Цемах Атлас (ешива). Том первый - [120]

— Тихо, тут не деревенская гулянка!

Музыканты затихли, и реб Гирша Гордон начал зачитывать письмо о назначении раввина:

— В сей день собрались князья и господа, руководители и повелители, главы и кормильцы святой общины Валкеников…

Лицо его пылало, голос был хриплым, и чем дольше реб Гирша говорил, тем более надтреснутым и хриплым становился его голос. На выспреннем раввинском святом языке, состоящем из отрывков библейских стихов, в письме говорилось о святой общине Валкеников, долго искавшей того, кто будет указывать ей путь, поведет вперед и соединит разрывы в теле дома Израилева. Главы общины скитались, страдая от жажды, в поисках источника света и мудрости, пока Пребывающий в высотах не сжалился над ними, ибо на Него они уповали. И Небеса повели их верным путем, и они еще издалека узрели гения, выделяющегося своей возвышенностью и мудростью, солнце, освещающее землю и ее обитателей, гору Синайскую и сокрушающего горы, каковым является не кто иной, как учитель и раввин наш, могучий молот, опора десницы нашей, да восхвалено будет имя его… И реб Гирша Гордон громко, во весь голос расплакался, злобно хрипя, как будто он сам на себя был полон гнева и ярости из-за того, что плачет, как женщина. Было видно, что он изо всех сил старается справиться с рыданиями. Он откашлялся раз, другой, но слезы душили его и не давали продолжить чтение.

В первый момент всеми овладел страх. Люди были потрясены. Через мгновение по толпе прокатился удивленный шепот, а сразу же за ним — шепот осуждения: реб Гирша портил праздник! Новый раввин стоял на ступеньках, ведших к священному орн-койдешу, ссутулившись и дрожа. Он смотрел на биму со страхом, как будто в том, что чтение прервалось именно на том месте, где упоминалось его имя и имя его отца, был дурной знак на будущее. Неожиданно кто-то крикнул:

— Мазл тов[191]!

Мертвая тишина лопнула, и все собравшиеся закричали:

— Мазл тов, ребе, мазл тов!

Толпа на улице подхватил этот веселый вопль, а оркестр на синагогальном дворе грянул с такой силой, что окна синагоги задребезжали, висячие светильники закачались, и отовсюду донеслось эхом:

— Мазл тов! Мазл тов!

Жители Валкеников еще недели спустя спорили, почему же реб Гирша Гордон расплакался, читая письмо о назначении раввина. Друзья и солидные обыватели считали, что из него вырвался плач, который он сдержал в себе, когда старый раввин, его бывший тесть и дед его сиротки Бейнуша, уезжал в Эрец-Исраэль. Однако насмешники и просто тупоголовые говорили, что реб Гирша не мог вынести того, что другой становится главным раввином Валкеников, а ему к тому же пришлось зачитывать письмо о назначении этого другого раввином с присовокуплением всех титулов.

Глава 7

По окольной дороге, ведшей от железнодорожной станции через поля и огибавшей местечко, на крестьянской телеге приехал на двор смолокурни, что напротив соснового леса, первый дачник. На высокой белой трубе разрушенной фабрики аисты, постоянные летние гости, замахали и застучали своими сухими крыльями — так они приветствовали их давнего, многолетнего соседа. Гигантское дерево с вылезшими из земли корнями, стоявшее на холме рядом с двором, качало своими длинными ветвями, передавая добрую весть дальше по дороге, в глубь леса. Сосны в бору качались и дрожали от тихой радости, что их старый друг, частенько гулявший по утрам, накинув талес на голову, уже приехал. Шорох, шепот и бормотание хвои распространялись все дальше и дальше, пока зеленая лесная чаща не кончилась и не начались ржаные поля, сенокосные луга и огороды с однолетними растениями, не знавшими этого дачника, ежегодно приезжавшего на смолокурню. И все же даже юные растения богобоязненно раскачивались вместе со старыми кустами и деревьями, как будто понимали, что этот приезжий должен быть человеком высокого полета. От засеянных полей шум дошел до дальней стороны моста, туда, где жил один еврей-кузнец. Тот принес эту весть в синагогу к первому утреннему миньяну. Почтенные обыватели еще были оглушены духовым оркестром, пьяны от празднества, устроенного в честь нового раввина. Однако новость о госте повеяла на них ощущением святой субботы в обычную среду.

— Если он, дай ему Бог долгих лет жизни, приехал, то уже действительно наступило лето, — говорили между собой молящиеся первого утреннего миньяна.

— Кто приехал? — переспросил кто-то, и другой еврей ответил ему:

— Махазе-Авром[192].

Реб Авром-Шая-коссовчанин[193] не подписывал свои сочинения, тем не менее все знали, что этот тихий еврей, жена которого держит в Вильне мануфактурную лавку, и есть автор книг «Махазе Авром ал ейрувин»[194] и «Махазе Авром ал шабос»[195]. Знатоки Торы говорили о нем с величайшим почтением. Однако иной раз какой-нибудь служитель культа хватался за бороду и обиженно говорил:

— Раввином он быть не хочет, главой ешивы — тоже. Будничными делами, уж конечно, не занимается. Еврей сидит и всю свою жизнь занимается изучением Торы. Так разве удивительно, что он — гений?

— Мы тоже, слава Богу, занимаемся изучением Торы, — улыбался еще какой-нибудь ученый еврей, чтобы показать, что его все это совсем не волнует, — и все же был не в силах скрыть свою зависть. — Что знает кто-то, то знают все, а чего люди не знают, того не знает никто. Так в чем же его сила?