Цемах Атлас (ешива). Том первый - [104]

Глава 18

В понедельник утром, зайдя к жене, Цемах увидел, как она укладывает свою одежду из платяного шкафа в два пустых чемодана, стоявщих на двух стульях. Он присел на край кровати и печально спросил:

— Все-таки уезжаешь?

Она стояла, склонившись над чемоданом, складывая в него вещи, и заговорила, обращаясь, скорее, к себе самой, чем к нему. Разве он не ожидал, что она уедет? Разве подобает ему притворяться? Цемах ответил печальным голосом из-за ее спины, что не притворяется. За эту пару дней, с тех пор как она приехала в Валкеники, он увидел, что она может ужиться с кем угодно. Слава снова ответила через плечо, что он ошибается. Только пару дней она могла подыгрывать ему и изображать из себя праведницу. Она повернулась к нему и сказала через комнату, что он сменил ботинок на лапоть. С такими типами, как виленский табачник, его мальчишка со своей аргентинской матерью, в Ломже ему не приходилось иметь дела. Ведь местный уважаемый еврей, этот зять раввина, в тысячу раз хуже, чем ее брат Володя. Володя никогда в жизни не осмелился бы мешать выступать в синагоге старому раввину. И этот варшавянин тоже ведь намного хуже ее племянника Лолы. Варшавянин готов совершить еще худшие дела, чем соблазнить служанку, а Цемаху еще придется идти на свадьбу своего ученика.

— Я уже вчера вечером сказал тебе, что не пойду на его свадьбу. И он не мой ученик. Учеников надо воспитывать долго, с того времени, когда они еще дети, — вздохнул он, и его лицо затуманилось от тоски. — Мои ученики — это те парни, которых я привел через границу из России и оставил в Нареве.

За прошедшую ночь Слава додумалась до мысли, что если бы муж любил ее по-настоящему, он бы не страдал оттого, что расстался со своей первой невестой и не дрожал бы при мысли, что об этом узнают.

— А ты совсем не боишься угрозы варшавянина, что он расскажет о твоем отмененном сватовстве? — спросила она, следя за каждым его движением.

— Его угроз и наговоров я уж точно не боюсь, — ответил Цемах после долгого и тяжелого молчания.

Слава снова принялась возиться со своими чемоданами и одновременно говорила, что если бы она заранее об этом знала, она бы не была так терпелива к этому дурацкому жениху. И все-таки она довольна, что познакомилась с обитателями местечка, и теперь видит, что они ей не компания. Цемах должен быть даже доволен тем, что она уезжает. Ему не нужна жена, отличающаяся от состоятельных обывательниц-святош, которые поддерживают его ешиву.

Цемах вскочил: пусть она напряжется, она сможет поладить с местными женщинами, как он поладил с местными мужчинами! Местные обыватели хорошо знают, что Гирша Гордон совершил против мейсегольского раввина ужасную несправедливость. Тем не менее они относятся к нему еще дружелюбнее, чем прежде, и проявляют по отношению к нему еще больше уважения. Им даже приятно то, что они могут притворяться так, чтобы Гордон не узнал, что они на самом деле думают о нем, или, по крайней мере, чтобы он не мог бы иметь к ним претензий. При этом состоятельные обыватели ничуть не зависят от него. Они делают это просто так. Зачем им с ним ссориться? Но те годы, в которые он, Цемах, учился и учил других говорить только правду, те годы теперь мстят ему, и его молчание отравляет ему кровь. Тем не менее он готов продолжать молчать, лишь бы не разрушить ешиву.

— Но от того, чтобы вмешиваться в чужие дела и разрушать нашу совместную жизнь, ты не мог удержаться, — снова ответила ему она старой претензией, которую уже выдвигала в ответ на его речи. — Не знаю, сможешь ли ты себя в дальнейшем заставить быть иным, чем ты есть. Я бы этого наверняка не смогла. Местные поняли бы рано или поздно, что они мне противны, и возненавидели бы меня. Но ты — служитель культа, а у служителя культа не должно быть жены, которую ненавидят его наниматели.

Слава держала на плече белую шелковую комбинацию с бахромой и гладила ее, как мягкую теплую шкурку животного.

— Поедем со мной домой, и я буду вести себя так, как ты хочешь. Я буду соблюдать законы, касающиеся женщин.

Цемах тяжело вздохнул и сел, понурившись. Он видел, что жена занята только собой. Она не хочет понять того, что ей не по сердцу. Слава изобразила на мгновение на своем лице измученную улыбку, потому что забыла, что ничего не может от него добиться. Она упаковала комбинацию с пышной бахромой и сразу же подошла к нему.

— А где ты будешь жить, у резника?

— Ну да. Я ведь там и живу все время вместе с моим товарищем реб Менахем-Мендлом, — растерянно пробормотал он, запинаясь.

— Твой товарищ может жить у резника, а тебе нельзя. — Она положила руку на его плечо, и бледный свет засиял на коже ее лица. — Роня деликатная, добрая и даже довольно умная, но она не умеет скрывать своих чувств. У тебя еще могут быть из-за нее неприятности и неудобные ситуации.

Слава нарочно говорила об этом как о деле ясном и известном всем, чтобы Цемах даже не попытался ничего отрицать. По его лицу она видела, что не открыла ему никакого секрета, которого бы он прежде не знал. Доброжелательность и мягкость, с которой она дала ему этот совет, как будто была ему сестрой, а не женой, сняли его опасение, что она знает о Роне. Он начал вздыхать и с вполне будничной обеспокоенностью говорить о том, что не знает, какой предлог привести резнику в качестве причины переезда, а кроме того, ему некуда переезжать.