Царский угодник. Распутин - [226]

Нашли Распутина случайно, совсем не там, где он должен был бы находиться, — строптивое течение сильной реки отнесло его в сторону, швырнуло на приглубую косу всего метрах в тридцати от моста, и там «старец», попав в некую подлёдную воронку-заводь, покрутился в течении немного и примёрз спиной к изнанке ледяного свода.

Один из городовых, чистивший лёд пешней, отошёл в сторону по малой нужде, чтобы не пачкать «поле действия» своими брызгами, и неожиданно увидел торчащий из-под снежной налипи кусок шубы — Распутин таким образом умудрился подать о себе знать. Похмыкав и покривив намерзший, переставший повиноваться рот, городовой поработал немного пешней, освобождая кусок ткани, потом подёргал мех. Тот не подался, вмёрз в лёд мертво. Тогда городовой решил вырвать его — и опять не тут-то было: невская сталь прочно держала чью-то тайну.

   — Чи Распутин, чи не Распутин? — крутил городовой круглой головой, опасаясь тревожить начальство, но потом всё-таки решил, что потревожить надо, и выкрикнул зычно, сметая мощным дыханием крупку со льда: — Ваше высбродь!

   — Це-це-це! — обрадованно зацокал языком примчавшийся из-под моста Глобачёв.

Следом за ним поспешали ещё полтора десятка разных важных чинов в тёплых шинелях с меховыми воротниками, в папахах. Городовой разом оробел, язык перестал слушаться его, глаза выкатились из орбит.

   — Смотри, служивый, зенки себе не обморозь, — предупредил его генерал Курлов, старый дружок Распутина и Белецкого, неожиданно сделавшийся трогательно заботливым: Курлов, как крупный эмвэдэшный чин, вместе с Глобачёвым отвечал за поиски тела «старца».

   — Рубите лёд! — приказал Глобачёв городовым.

Те заработали ломами, пешнями так, что в воздухе повисла хрустящая алмазная пыль. Место это оказалось мелким, течение наволакивало, сбрасывало сюда ил, много ила, и Распутин лежал в этом иле как на мягкой постели, сверху он обмёрз льдом — слой льда был толстым, безобразным, сквозь прозрачные натеки проглядывало страшное лицо «старца» с изуродованным лбом, сбитым набок носом, вывернутым наизнанку одним глазом, с чёрными сгустками крови, приставшими к бороде.

   — Вырубай, вырубай его вместе со льдом, — суетился Глобачёв, — и поосторожнее, ребята!

   — Что, думаешь, он живой? — спросил у Глобачёва Курлов и, не выдержав, захохотал.

   — А кто его знает! — Глобачёв опасливо зыркнул глазами на впаянного в лёд Распутина. — Этот дядя всё может придумать.

   — Дядя... Что верно, то верно, всем нам он — дядя. Слышал бы Ефимыч наши речи!

Городовые работали так энергично и азартно, что Глобачёв распорядился налить им по стакану водки. Прямо здесь же, на невском льду. А на закуску выдать по прянику. Другой еды в здешних «полевых» условиях не оказалось. Но ничего, городовые не обиделись — водка хорошо пошла и под пряник. Городовые заметно повеселели.

Оживление этих людей можно было понять: для них началась «холодная вахта» — бесконечные пляски, чтобы согреться, на насквозь продуваемом невском льду, опасения за собственное здоровье (несколько жандармов получили морозные ожоги), еда всухомятку и рявканье начальства оставались позади.

А для начальства всё ещё было впереди. Впереди были неприятности. Дело об убийстве «старца» необходимо было тщательно расследовать, а оно могло затронуть многих могущественных людей.

Обрубленную глыбу льда с вмерзшим в неё Распутиным долго не могли поднять из воды — слишком тяжела оказалась, зар-раза, — несколько сот килограммов, поэтому обкалывать её пришлось в дымной проруби.

   — Осторожнее, ребята, рожу Ефимычу не повредите, — просил Курлов.

   — Да куда уж повреждать, вашвысбродь, — отвечали городовые Курлову, — от портрета и так остались одни воспоминания. Если только глаза, но и они уже вытекли. Вашему Ефимычу уже ничего не страшно.

   — Всё равно, — просил Курлов.

   — Выполняйте, что приказано! — рявкал на городовых Глобачёв.

Наконец увёртливую глыбу льда обхватили несколькими прочными канатами и выволокли из воды, на льду её обмотали верёвками и потащили к берегу, к недалёкому деревянному сараю. Там осторожно обкололи лёд и отпрянули опасливо от «старца» — слишком уж страшен он был: висок проломлен, и в проломе застыло что-то розовое, кудрявое — мозги ли, сукровица ли, из красно-чёрной мешанины выглядывали сахарно-белые осколки костей, волосы в нескольких местах были выдраны вместе с кожей, висели на клочках — видно, Распутин ударился о край промоины, когда его сбросили с высокого пролёта, борода была насквозь пропитана кровью, одна рука была свободна от верёвок — видать, «старец» умудрился выдрать её из верёвок, хотел уцепиться за что-то, но...

   — Слушай, а в воду он был сброшен живым, — удивлённо проговорил Курлов.

   — С чего ты взял? — спросил Глобачёв.

   — Во-первых, рука освобождена от верёвок, во-вторых, пальцы сжаты в щепоть, словно для молитвы. Это он сделал уже в воде.

   — У тебя водка есть?

   — Есть бутылка «Смирновской», у адъютанта... А что?

   — Давай выпьем.

   — Что, хочешь Ефимыча помянуть?

   — Мне он никто, чтобы его поминать. — Глобачёв, морщась, покосился на труп Распутина, из-под которого в жарко натопленном четырьмя походными буржуйками сарае потекла уже красная струйка, — Просто противно... Хотя охранял я его честно, не давал, чтобы прикончили ножом где-нибудь на улице. — Глобачёв вздохнул, потянулся изо всей силы, так, что захрустели кости, — Выпить хочется! Да и начальства сейчас сюда полным-полно прикатит... Помёрзли бы они с наше на льду!