Если бы княжна Екатерина Долгорукова знала, к чему приведёт её «нет», сказанное в апреле 1865 года одному поклоннику, и «да», сказанное год спустя другому, если бы она могла предвидеть, что следствием её выбора станет перемена исторического пути России, может, тогда, испугавшись за её судьбу, она и поменяла бы местами эти слова. А может, и нет — ведь ей было тогда всего восемнадцать лет, а одним из двух поклонников был император Александр II.
Вот хроника этих событий. О них мало кто знал тогда, немного знают и теперь: личная жизнь первого лица России во все времена считалась государственной тайной...
3 апреля 1865 года.[1]Санкт-Петербург. Дом князя Долгорукова на Бассейной.
Михаил Долгоруков рывком отворил дверь в комнату своей сестры и с порога произнёс чуть с придыханием:
— Катя, свершилось! Просил твоей руки.
Катя пожала плечами:
— Ну и что? Подумаешь...
— Что значит подумаешь? — возмутился Долгоруков. — Как это подумаешь? Ты год уже думаешь. Год он вокруг тебя ходит, ты его положительно обнадёживала, а теперь, когда всё готово благородно разрешиться, — подумаешь...
— Но ты же сам говорил: он беден, не знатен, говорил ведь?
— Ну и что, что говорил? Когда я говорил? Год назад, когда казалось, что от женихов отбоя не будет? А ты распугала их всех. Хорошо, хоть один удержался.
— Не я их распугала, Миша, не я, ты сам это понимаешь, а наше положение. Они как узнавали, что за мной, кроме пенсиона, ничего нет...
— Как нет? Как нет? А княжеский титул? А имя Долгоруковых? А твоя красота? Это ли не приданое. Да они просто болваны все, они ещё локти кусать себе будут, когда поймут, что упустили.
— А когда они это поймут?
— Скоро. Вот начнёшь блистать в свете...
— Значит, Васеньке ты решил отказать?
— Как? Почему?
— Ты же говоришь — блистать. А у него блеску — только что от мундира, третий год, поди, носит.
— Мундир — дело наживное. Если выхлопотать ему приличную должность...
— Миша, не надо. Я разве не понимаю, что я тебе обуза...
— Катя, полно...
— Да понимаю вполне. И что ты для меня, для всех нас как родитель — всё понимаю. Но ты только потерпи ещё чуть-чуть, ладно? Я вот истинно чувствую, что-то должно случиться, что-то хорошее. Мне сон виделся нынче. Будто я вся в кружевах, в белых, и на берегу моря... И пенный прибой тоже как кружево... И облака лёгкие такие, пенистые, тоже кружевные... И рядом чайки парят... И я тоже, представляешь, раскидываю руки и чувствую, что вот-вот взлечу... — Катя замолчала, всматриваясь во что-то внутри себя.
— И что? — не выдержал Долгоруков. Катя очнулась:
— Дуняша кофей принесла. Всё испортила.
— Кружева, говоришь? Надо бы у Сильвии справиться, что это значит? У неё сонник есть, итальянский, там все сны описаны. — Он погладил её по плечу. — Ну ладно, кружевная моя, так что Василию Александровичу скажем?
— Что? Чтоб карьерой озаботился.
— Знаешь, это ты ему сама скажи. Он вот велел передать тебе, что будет ждать твоего ответа завтра днём в Летнем саду, сказал, ты знаешь — где. Знаешь?
— Да как не знать, коль он там меня совсем заморозил. Нет, чтобы в концерт пригласить или в театр, а он всё свежим воздухом угощает. Ладно, так уж и быть, пошлю Дуню с запиской.
— Это неблагородно, Екатерина. Он же предложение тебе сделал.
— Мне? Он тебе его сделал.
— Фу, что за вздор ты несёшь. Опять на тебя нашло. Сходи, не убудет тебя.
— Не пойду, холодно.
4 апреля 1865 года. Летний сад.
Катя с Дуняшей шли по аллее Летнего сада. Он был ещё в снегу. Они подошли к бюсту Афродиты. Катя осмотрелась.
Может, они греться куда зашли? — предположила Дуняша.
— Его счастье, что я уже решила отказать ему, не то теперь непременно передумала бы. Ладно, пошли, давай ещё круг сделаем, не мёрзнуть же тут.
Они снова пошли по саду. На пересечении с боковой аллеей Катя остановилась, достала из кармана две конфеты, одну протянула Дуняше.
— Спасибо, барышня, у меня зуб. — Дуняша приложила руку к щеке.
Катя пожала плечами и, развернув конфету, собралась было положить её в рот, как вдруг услышала за спиной мужской голос:
— Здравствуйте, милая княжна.
Катя обернулась — перед ней стоял улыбающийся Александр II. Чуть поодаль переминался с ноги на ногу генерал-адъютант Тотлебен[2].
Катя, смутившись, уронила конфету в снег и присела в поклоне.
— Ваше императорское величество...
— Не помешаю столь сладкому времяпрепровождению? Я не знал, что вы сластёна, в следующий раз непременно захвачу конфеты. Вы часто гуляете здесь?
— Нет, Ваше величество. То есть да, часто. — Катя заметно волновалась.
— Что ж мы не встречались тут прежде? Как жаль, — он ласково смотрел на неё, она молчала. — Как вы поживаете после Смольного? Не скучаете?
— Да, Ваше величество. То есть нет.
— Сколько же мы не виделись? Полтора года почти. Вы ещё более похорошели. А как сестра ваша? Её Мария зовут, верно?
— Да, Ваше величество.
— Вот видите, помню. Впрочем, что же мы стоим тут. Давайте пройдёмся немного. — Александр взял Катю под руку и повёл в боковую аллею.