Царский угодник. Распутин - [168]

Вздёрнул револьвер, стремительно навёл его в лоб Распутина, нажал на спусковую собачку в седьмой раз. И в седьмой раз — осечка. Батищев тут же, не отрываясь, надавил пальцем на крючок в восьмой раз — и в восьмой раз выстрела не последовало.

   — По-моему, всё, — проговорил пьяный господин, вновь принимаясь за индюшечью грудку, — финита!

   — Ещё не финита, — пообещал Батищев, спокойно вкладывая револьвер в кобуру, — ещё не кончен бал... Считай, Гришка, что тебе повезло, — добавил он, — завтра этого не будет. Я ещё вернусь!

Батищев спокойно развернулся и исчез в дверях, а у Распутина внутри всё разом ослабло, ноги подогнулись, и он сел на колени, закряхтел, мотая головой из стороны в сторону, потом перекрестился дрожащей рукой.

   — Вот уж повезло так повезло, — продолжал он сипло, едва справляясь с собой, с онемевшим языком, — словно бы на том свете побывал... А теперь вот вернулся домой.

Через три минуты с кухни прибежали распутинские филёры:

   — Что тут произошло?

   — А ничего! — Распутин с ненавистью глянул на них. — Это у вас произошло, не у меня. Завтра же... — Он перевёл взгляд на громоздкие, в футляре, похожем на платяной шкаф, часы, стоявшие в ресторане, стрелки на них показывали уже половину второго ночи. — Сегодня же я буду говорить о вас с начальником охранного отделения. Холодно вам не будет, — пообещал он. — Понятно?

   — За что это он вас? — с интересом спросил Распутина пьяный господин, который доглодал индюшечью грудку и откинул кость в сторону. — А? — Он повёл головой в сторону двери, где скрылся Батищев.

   — Завидует, — сдавленно произнёс Распутин. Это единственное, что он нашёлся сказать.

   — Так не завидуют, — возразил господин, принимаясь на сей раз за индюшечью ногу — здоровенную, как ляжка крупной козы, пупырчатую и белокожую, отвернулся от Распутина, словно бы тот и не существовал для него, щёлкнул пальцами, подзывая официанта: — Любезный, ещё чайку!

Тот понимающе наклонил голову — хорошо знал, какой чаек требует любитель варёной индюшатины.

Филёры помогли Распутину подняться с пола, увели в кабинет, там раздели и на машине увезли домой. Свидетель покушения на Распутина Арон Симанович впоследствии упомянул об этой истории в своей книге «Распутин и евреи».

Время от времени в доме Распутина появлялся князь Феликс Феликсович Юсупов — изящный, с женственным лицом и персиковым пухом на скулах, с большими голубыми глазами, о каких сентиментальные сочинители обычно говорят, что они похожи на два глубоких озера, с осиной талией, подтянутый, всегда модно одетый.

Поначалу Распутин относился к Юсупову плохо — особенно когда узнал, что тот во время учёбы в Англии стал «педиком»[47], то есть голубым, но потом, услышав, что Юсуповы обладают самой крупной в России коллекцией драгоценных камней и что богатство какого-нибудь заваленного золотом по самую макушку Рубинштейна или Мануса — это детский лепет, тьфу, ничто перед богатством Юсуповых, оттаял.

Хотя и был против, когда Феликс, излечившись от своей «английской болезни», вздумал жениться на красавице Ирине, великой княжне[48]. «Старец» сам имел на неё виды, вздыхал, оглаживал бороду вздрагивающей от нетерпения рукой, но приблизиться к Ирине опасался. А вот Феликса, всё обмозговав хорошенько, приблизить к себе решил. Он помогал Феликсу избавиться от последствий «болезни», приобретённой в туманном Лондоне, рассказывал о Сибири, о селе Покровском с «сисястыми редкозубыми девками, от которых удовольствия не больше, чем от навозной кучи», о реках Туре и Тоболе, в которых водится знаменитая сосьвинская селёдка, возил с собой к тибетскому доктору Бадмаеву, знакомил Феликса с его колдовскими травками.

   — У бурятского доктора травки такие, что даст одну понюхать — сразу в сон потянет, даст листик или почку от другой пожевать — радостно сделается, всё худое из головы улетучится, благостно станет на душе и в природе, протянет корочку проглотить, боли всякие, самые разные, что мучают организм, пропадут, угостит веточкой — сразу же на женщину потянет. Это очень толковый доктор, Феликс, — поучал Юсупова «старец», — лучший из всех, что я знаю.

Одно время Юсупов исчез из поля зрения «старца», и он заволновался, засуетился: ведь Феликс — это и красавица Ирина, и камешки дорогие, редкостные, нашёл Юсупова и начал усиленно зазывать к себе домой.

   — Ты напрасно, милок, мною брезгуешь, — выговаривал он князю, — ты меня не чурайся! Я тебе ещё знаешь как пригожусь? О-о! В министры проведу, хочешь? Нет?

Феликс в ответ вежливо улыбался и опускал ресницы, прикрывая ими стальной холод, возникавший в глазах.

Юсупов много раз задавал себе вопрос и никак не находил на него ответа: чем же этот человек взял царскую семью и именно императрицу? Какой именно силой он обладает? Даром каким? Тем, что может бороться с недугом наследника? Но делает он это с грехом пополам. Или всему виной мягкость, бесхребетность царя, видения, возникающие в ночи перед царицей, от которых та приходит в мистический ужас и ищет спасения в таких вот пронырливых, похотливых, прикрывающихся иконами мужичках, как Распутин?