Царский угодник. Распутин - [165]

Тот, получив пакет из Белоострова, довольно потёр руки: схватку он выиграл, дни Хвостова сочтены.

За окном ярилась, бушевала метель, засыпала окна петроградских домов снегом, плотно запечатывала трубы — так, что печи задыхались от дыма, и дворники — безбородые татары, корячась, ругаясь по-русски с невероятным акцентом, ползали по крутым опасным крышам, пробираясь к трубам и руками выгребая из них плотный, чёрный, смешанный с сажей снег. Снег этот выглядел страшно — походил на пушечные ядра, принёсшиеся в Питер с войны.

Распутину не было отбоя от женщин, к нему шли все — кухарки и графини, столбовые дворянки и безродные мещанки, домохозяйки и белошвейки, проститутки и слушательницы Бестужевских курсов, генеральши и жёны простых солдат, отбывающие воинскую повинность в окопах, — Распутин никому не отказывал, всем предоставлял место в своей постели, старался в поте лица, кряхтел, напрягался, «изгоняя» из очередной бабёнки «беса». А потом писал свои цидулки. Бабёнкам же очень нравилось, когда из них «изгоняли бесов».

Единственная крепость, которую не смог взять Распутин, была Ольга Николаевна Батищева, и это выводило Распутина из себя, злило, он топаз ногами, хрипел, ругался. Однажды он даже заявил Ольге Николаевне по телефону:

— Я тебя, милая, прокляну! — Задышал часто, будто вулкан, ожидая, что же на это скажет строптивая женщина, но Ольга Николаевна ничего не ответила и повесила трубку.

Распутин был обижен, крутил головой, мычал немо, гонял по квартире Дуняшку, гонял дочь свою Матрёну, грозился высечь и одну и другую, потом запирался у себя в комнате, писал на ночь записки и клал под подушку, но ничего не помогало — крепость была неприступна.

Муж Ольги Николаевны Георгий Батищев оказался геройским офицером — Распутин думал, что он рохля, сгинет в боевой дивизии, отравленный немецкими газами и посеченный осколками, а оказалось, нет: германских пуль, газов, снарядов Батищев не боялся, он пришёл когда-то к Распутину лишь потому, что просто хотел находиться на своём месте, том, что принадлежало ему, не хотел быть чужим на тяжёлой войне, но когда увидел, что творится в штабе фронта, задумался: а его ли это место? Тут и Распутин подоспел, подтолкнул Батищева, и тот отбыл на некоторое время в воюющую дивизию.

Больше месяца он слонялся по немецким тылам, благополучно вышел к своим, прихватив в плен кайзеровского майора, лично от Николая получил за это «Георгия», а вскоре и второй орден — за то, что не дал батальону, оставшемуся без командира, покинуть под бешеным натиском немцев свои окопы.

Как-то Распутин приехал в «Виллу Роде» раньше обычного, запёрся в отдельном кабинете — отдельный кабинет тем был хорош, что в нём можно было не прятать водку и вино, всему ресторану водку сейчас подавали в кофейниках, а вино в пузатых, на целую семью, чайниках, — а Распутину в его отдельный несли в обычной посуде под салфеткой (хотя первое время тоже маскировали и мадеру тоже подавали в толстобоком чайнике) и пил он уже не таясь...

Впрочем, «старец» научился пить мадеру не только из чайника — дома на Гороховой, когда он опасался выходить на улицу, он попробовал пить из медного, в котором варят джем, таза, и очень ему это понравилось. Он никогда не думал, что мадера, налитая в таз, может быть так вкусна. А если к этому тазику ещё присовокупить строганину из муксуна да жирной селёдочки с чёрным хлебом — тогда вообще получается праздник.

Молодец Дуняшка, сумела наладить бесперебойную поставку муксуна на Гороховую, Распутин ныне ел строганину каждый день, желудок свой тешил.

Мёрзлых муксунов для него держали теперь и в «Вилле Роде», и он, всякий раз появляясь в ресторане, обязательно требовал, чтобы с кухни принесли уксуса, соль и перец, и делал из уксуса, перца и соли тюрю — специальный острый соус для строганины, потом громко, чтобы его услышали на кухне, кричал:

   — Муксуна сюда!

Он уже ничего не боялся: у Хвостова руки были связаны, бедного министра вообще обвиняли в том, что он стал «катализатором революции», — Распутин только ухмылялся, слыша эту фразу, а потом сам научился выговаривать трудное слово «катализатор», он его произносил в несколько приёмов: «ките», «ля», «затёр», смакуя его, удивляясь себе самому и людям... Людям за то, что сподобились родить такое неудобное для языка слово, себе — что сумел его осилить.

   — Всё, Хвост спёкся, — говорил он своим собутыльникам по отдельному кабинету, — никогда ему больше не подняться на ноги.

Охрана его также приходила в «Виллу» — располагалась в поварской, за длинным разделочным столом, для прочности поставленным на железные ноги, пила чай, пробавлялась водочкой, ругала «старца» и сырого муксуна, который им, в отличие от Распутина, не лез в горло, сытно закусывала едою более привычной и приятной и икала. Секридов отбыл на отдых, его замещал старший агент Терехов — говорливый тощий мужик с неподвижными маслеными глазами, он пробовал определиться в самом кабинете, но Распутин зло проколол его глазами:

   — А ты чего сюда забрался?

   — Как чего? Охранять вашу светлость, Григорий Ефимович!

   — Вон отсюда! Пшёл на кухню! Там тебе и выпить и закусить дадут.