Друг Толстого Мария Александровна Шмидт

-- Елена Евгеньевна, иди-ка ты сама. Там пришла какая-то старуха. Спрашивает Ивана Ивановича... Говорю, дома нет, а она раздевается и никаких! -- негодующе заявила добродушная Акулина, молодая, недавно приехавшая из деревни девушка, входя в мою комнату.

Нехотя оторвалась я от работы и вышла в кухню. В полутьме я увидела высокую, очень худую старушку, казалось, придавленную к земле тяжелым, длинным полушубком, повязанную вязанным черным платком поверх вязанной серой "катанной" шапки. Она безуспешно распутывала кушак, стягивавший полушубок. Я сразу поняла, кто передо мной, хотя никогда раньше не видела ее. Это была Марья Александровна Шмидт, старый друг Льва Николаевича.

-- Что это, душечка, какими церберами вы себя окружаете, -- старухе зайти обогреться нельзя, -- говорила М. А., слегка раздраженно, полушутливым, усталым голосом, быстро целуя меня в щеку и своими худыми руками обнимая меня за плечи.

Я стала помотать ей раздеваться, об'ясняя, как приходится обороняться от множества приходящих людей, не дающих работать.

-- Работа, работа, -- говорила М. А., уже сидя в столовой, в изнеможении положив руки на колени и устало; сгорбившись. -- А почему вы знаете, с чем человек пришел к вам? Может быть, это самое главное, самое нужное для него и для вас?

Она говорила ласково, но твердо, не осуждала, а высказывала свое глубокое убеждение, свою веру в то, что важнее того человека, который стоит перед тобой и нуждается в твоем внимании, для тебя нет ничего и не должно быть.

М. А., пока я суетилась, приготовляя ей поесть, рассказала, что она выбралась из "божественного" Овсянникова в Москву, чтобы передать друзьям ряд переписанных ею сочинений Льва Николаевича, частью в подарок, частью для продажи, так как ей нечем

7

коров кормить. "Манечка -- моя кормилица -- перестала доиться и жить стало нечем".

Видно было, как неприятно М. А--не говорить о продаже этой своей работы, над которой она сидела много часов, переписывая страницу за страницей своим аккуратным, необычайно четким и ровным почерком.

Это было в 1901 году. Марья Александровна жила тогда в имении "Овсянникове" дочери Л. Н. Толстого, Татьяны Львовны, в 5 верстах от Ясной Поляны, в маленькой избушке, -- жила "трудами рук своих".

Мы жили потом с ней бок-о-бок ежегодно каждое лето, с ранней весны и до глубокой осени, более 12 лет.

----------

8

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ.

М. А. Шмидт была дочерью московского профессора фармакологии. Родилась она в 1844 году и выросла в нижнем, полуподвальном этаже старого здания университета. Она вспоминает, как, сидя у окна, видела только ноги и одежду прохожих и по ним с братом и сестрой пыталась узнавать проходивших мимо. Они спорили и хохотали, строя догадки о том, кто прошел.

Дальше передаю со слов М. А--ны, записанных моим мужем, И. И. Горбуновым-Посадовым, незадолго до ее смерти, в 1911 году.

"Отец мой был по происхождению немец. Был он сирота и жил у дяди. Жилось ему трудно и он бежал от дяди в Россию. Здесь он попал в семью одного профессора университета. Его отдали в гимназию, а затем он кончил медицинский факультет и сам сделался профессором московского университета. Был он высокий, статный, красивый, очень гордый и свободолюбивый человек. Он не любил своей ученой среды. Любил отец музыку. Сам играл на скрипке и на органе. Учился даже делать органы и прекрасно работал.

"В Москве он встретился с моей матерью, дочерью богатого помещика. Он понравился, и его пригласили приехать в деревню. Там он увидал, как барышня сама гладила батистовое платье, и подумал: "Это настоящая жена -- работница будет... Видно, мать воспитывает детей в трудовом направлении".

"Они полюбили друг друга. Шмидт просил руки дочери у старика, тот отказал: какой-то бедный профессор не пара его дочери! Но мать моя была любимая дочь, она настояла. Поженились. И чуть ли не на другой день после свадьбы отец почувствовал, что он уже не свободен. Мать поняла это, страдала. Она безумно любила мужа.

"Он тяготился не только семьей, но и университетскими своими обязанностями. Раз студенты ждут его, а он отправился пешком в Лопасню и пропадал там три дня. Вернулся, жена не смеет спросить, где был, боится раздражить его.