Царский угодник. Распутин - [116]

Роза покраснела ещё больше. Распутин подмигнул ей.

Анисья Ивановна, словно бы что-то почувствовав, смолкла, строго взглянула на Розу и неожиданно расплылась в широкой подкупающей улыбке:

   — Не бойся нашего старца! Всё, что от него исходит, — всё благодать!

   — Во! — назидательно поднял один палец Распутин. Потянулся к бутылке вина, которая была распечатана официантом, но её почему-то никто ещё не тронул, — на тусклой этикетке, косо приклеенной к бутылке, было написано: «Марсала», налил полный бокал, придвинул к девушке: — Пей!

   — А вы?

   — Я, пожалуй, тоже выпью... И не один раз. — Он усмехнулся, налил себе в бокал мадеры, поморщился весело. — Не люблю я эту посуду — бокалы... В Питере уже знают мой вкус и не подают. Подают стаканы. А это что? — Он выпил вино, приподнял опустошённый бокал, повертел его в пальцах.

   — Того гляди, в руке переломится! — Повернулся, пощёлкал пальцами, подзывая к себе официанта: — Эй, милый!

Тот мигом очутился около Распутина.

   — Слуш-ю!

   — Принеси-ка мне, милок, посуду понадёжнее, чтобы в руке не треснула.

   — Какую прикажете?

   — Гранёный стакан.

Официант немедленно исполнил просьбу — на начищенном серебряном подносе принёс стакан. Гришка чувствовал в себе необыкновенную лёгкость, приподнятость — ощущение удачи поселилось, едва он вошёл в «Яр», и так с тех пор не проходило, эта яркая девочка была пирожком с вкусной начинкой, и Распутин не сомневался, что этот пирожок он съест. Кроме чувства удачи в нём ещё родилась некая гусарская лихость: «старцу» захотелось показать себя.

Он потянулся к бутылке с любимой мадерой, хотел налить себе ещё, но передумал, взял в руки бутылку «Смирновской», налил стакан полностью, всклень. Стакан страшно было стронуть с места, водка обязательно проливалась из него, но Гришка был не из робких, справлялся и не с такими задачами, умелой рукой взялся за посудину.

   — Это я выпью за то, чтобы у тебя, милая, радости в жизни было побольше, — сказал он девушке, — чтобы Бог осыпал тебя своей милостью не переставая...

Распутин умело поднял стакан со стола — ни одной капли не уронил — вот какой был умелый, а это дело было почище, чем подковать какую-то там блоху, умения надо больше, — поставил себе на левую руку, на тыльную сторону ладони, как на поднос, приблизил к жадному красному рту.

Роза затаила дыхание.

   — Йй-эх! — по-цыгански взвизгнул «старец», окунув губы в водку, прижал стакан ко рту ладонью и в ту же секунду, продолжая прижимать стакан пальцами к губам, перевернул его. Водка гулко булькнула, будто попала в гигантский сосуд, Распутин одним глотком одолел её — расправился с сорокаградусной, словно с компотом, водка мигом проскочила в его тренированное нутро, в просмолённый, прокопчённый, прокипячённый, просоленный, закалённый и холодным и горячим желудок. — Йй-эх!

Затем он ловко подкинул стакан в воздух, поймал его, остатки — несколько самых сладких капель — слил себе в ладонь и смочил ими голову, волосатое темя, сунул руку под прядь чёрных жёстких волос, сдобрил шишку — пусть растёт помедленнее и будет поменьше, потом лихо, по-гусарски бездумно поцеловал стакан в «пятую» точку, в задницу бишь... Проговорил довольно:

   — Вот так!

Глаза у него пьяно поплыли в разные стороны, были они маслеными, белыми, словно бы в них вообще не имелось зрачков. Раньше зрачки чёрными арбузными семечками прорисовывались в глазах, делали Гришкин взгляд похожим на кошачий, а сейчас их не стало, глаза сделались похожими на бельма. — Знаешь, Розочка, кто меня этому научил?

   — Нет.

   — Папа, — весело произнёс Распутин и потыкал пальцем в потолок. — Сам!

   — Не может этого быть!

   — Может! Так раньше пили эти самые... Ну, те, которые с саблями по стенам домов ходили, на балконах безобразничали, бездельничали, скакали на лошадях и спали с кухарками. Ну, эти...

   — Не знаю, — простодушно отозвалась Роза.

   — Хочешь, я ещё так выпью? — предложил Распутин. — С другим только вывертом, а? А потом спляшу! А?

   — Не хочу. — Яркое лицо Розы потемнело, в глазах тихо заплескался испуг.

Распутин принял испуг за неверие, крякнул и вновь потянулся за бутылкой «белого вина», наполнил стакан, поднёс его ко рту, но не сделал стремительного ловкого движения, как в прошлый раз, а медленно накренил, зацепил край стакана зубами и, опустив руку, начал неторопливо запрокидывать голову. Водка привычно, словно дух бестелесный, проскользнула в могучее распутинское нутро. Руки у «старца» были заложены назад, за спину, сплетены в один общий кулак.

Выпив, Распутин резко мотнул головой, и стакан полетел вверх, дорого засверкал своими гранями, будто был отлит из хрусталя, Распутин выбросил перед собой руку, раскрыл её, и стакан опустился ему прямо в ладонь.

   — Йй-эх! — привычно выкрикнул он, наклонился к Розе, подбил пальцами чёрную бороду: — Ну как?

Та захлопала в ладоши:

   — Браво! Браво!

   — Я ещё не то умею, — многозначительно пообещал Распутин, подмигнул Розе одним глазом.

   — Какова цель вашего приезда в Москву? — неожиданно сухо, по-деловому полюбопытствовала Роза.

   — Эк тебя несёт! — Распутин хмыкнул. — Ты меня спрашиваешь, будто поганый репортёришко из газеты... Ты случайно не в газете работаешь? — Слово «репортёришко» Распутин произнёс не только презрительно, но и простодырно, он никак не мог избавиться от своего чалдонского языка, — «лепортёришко». — А репортёришек у нас более чем положено развелось. Вон, видишь, алкоголик сидит, надрызгался как упырь, уже в разные стороны пополз, не собрать — совсем растёкся, — Распутин брезгливо покосился в сторону пьяного газетчика, — Колькой его зовут, а фамилия — Соедов... Вон ещё один, издателем считается, из жидков, как мой секретарь Симанович, — Катульский Сёмка, тоже не дурак хорошо выпить и сладко закусить, несмотря на своё иудейское происхождение. Читать я его никогда не читал, не знаю, что он за писатель... — Распутин лукавил, он вообще никого и ничего не читал, но за, пишущим народом внимательно следил. — А вот денег мне насовал полный карман. Даром что писака... Или как его... издатель!