Царский изгнанник (Князья Голицыны) - [131]

   — Для меня действительно очень трудно, господин аббат, — с улыбкой отвечал Дюбуа, — я ни слова не знаю по-гречески.

На другой день, отправляясь вместе с неразлучным учеником своим на акт, Педрилло вдруг спросил у Акоста:

   — Ведь ты жидёнок, Джованни?

   — Что это вы, господин Мира? Я католик.

   — Отчего ж ты покраснел? Значит, жидёнок; может быть, тебя и окрестили, но всё равно твой отец был еврей, а это здесь строго запрещено.

   — Да чем же я виноват, господин Мира?

   — Это не моё дело; а вот нынче на акте я во всеуслышание скажу, что ты еврейского происхождения, а там разберут, виноват ли ты или нет, и засадят тебя в тюрьму.

   — За что же, господин Мира? Что я вам сделал?

   — За то, что не скрытничай вперёд. Как ты смел не признаться мне, что ты жидёнок? Вот теперь и зададут тебе, и поделом! Одного стыда-то будет сколько: весь Париж соберётся на акт.

   — Пожалуйста, не говорите, господин Мира, я для вас всё, что хотите, сделаю.

Педрилло подумал.

   — Ну хорошо, — сказал он, — так и быть! Я этого, пожалуй, не скажу, но — услуга за услугу, — ты знаешь Буало, этого невысокого старика, что с отцом Расина на наши экзамены ездит?

   — Знаю, господин Мира, он в таком же седом парике, как наш аббат.

   — Да, но они все в напудренных париках, по одному парику не узнаешь его, а ты следи за ним у подъезда, он всегда приезжает вместе со стариком Расином.

   — Что ж дальше, господин Мира?

   — Вот что, как только мы войдём в актовую залу, — ты в правую дверь, а я в левую, как будто мы пришли врозь, — я подсяду к Аксиотису и покажу ему вот эту или какую-нибудь другую картинку; он тут же спрячет её в карман. Потом я разговорюсь с ним о разных разностях, а ты незаметным образом вытащи картинку из его кармана.

   — Да зачем же это, господин Эдира?

   — А затем, уж я, так и быть, скажу тебе, хоть и не следовало бы. Затем, что я держал с Аксиотисом пари, что эта картинка будет в шляпе Буало: фокус, и больше ничего, ты знаешь, что я мастер делать фокусы; я и тебя, пожалуй, выучу делать их, если ты нынче ловко сыграешь роль помощника; для трудных фокусов помощник необходим... Ну, а если ты промахнёшься или если Аксиотис что-нибудь заметит, если даже он увидит тебя на акте, то не взыщи: я публично объявлю, что ты жидёнок.

   — Хорошо, господин Мира, картинку-то я вытащу, но как мне положить её в шляпу господина Буало так, чтоб никто меня не заметил?

   — Эка штука! Какие ты глупые делаешь вопросы. При входе в залу господин Буало снимет шляпу; тут будет теснота, давка, беспорядок... Ну, ты и воспользуйся минутой: брось картинку в шляпу да и беги домой. Только смотри, никому не заикайся об этом, а то фокус пропал!

Как сказано, так и сделано. Войдя в залу, Педрилло подсел к Аксиотису, сидевшему на второй скамейке и рассматривавшему картинки из Энеиды.

   — А где твой ученик? — спросил Аксиотис.

   — Акоста? Он, кажется, дома остался, — отвечал Педрилло, — он по-гречески не учится, так что ему тут болтаться по-пустому? А что твой Ментор? Показывал ты его аббату?

   — Нет, вот он. Голицын взял с меня слово, что я не покажу его аббату, да и зачем, в самом деле, дразнить его! Он и без того, смотри, какой озабоченный ходит, будто судьба Европы решается в эту минуту. Ну, а твоя копия цела?

   — Ещё бы потерять её! Немало я над ней трудился... вот она.

Аксиотис пристально поглядел на Педрилло.

   — Признаюсь, я ошибся в тебе, Мира, — сказал он, — виноват, я думал, что ты непременно, прямым ли, косвенным ли путём, сообщишь её аббату... Зачем же тебе было её и срисовывать? Ведь труд, в самом деле, не малый: ты целую ночь просидел над ней...

   — Я очень люблю каллиграфию, — отвечал Педрилло, — а эпиграммы ещё больше, но я люблю их для того, чтобы иметь их у себя, чтобы читать и перечитывать их, а совсем не для того, чтобы подводить ими товарищей.

Все ожидаемые гости съехались, и экзамен начался.

Экзаменуемые вызывались по алфавиту.

   — Господин Андро! — громко сказал Ренодо.

Андро подошёл к столу, обитому красным сукном и роскошно убранному, поклонился одним поклоном всем присутствующим при акте, подал экзаменатору своё сочинение, ответил на заданные ему некоторыми присутствующими вопросы из синтаксиса и возвратился на своё место, покосившись на поставленный ему аббатом балл.

   — Кажется, четыре, — шепнул Андро товарищам, подходя к своему пюпитру, — разгляди, пожалуйста, хорошенько, Арбильяк...

   — Господин Арбильяк! — провозгласил Ренодо.

Арбильяк, как и предшественник его, встал, поклонился публике, вручил аббату своё сочинение, проэкзаменовался, тоже прищурился на полученный им балл и, возвратясь к пюпитрам, попросил Аксиотиса, следующего за ним по алфавиту, разглядеть наверное, сколько ему поставили.

   — Господин Бельгард! — вслух сказал Ренодо и шепнул Расину и Буало: — Это один из лучших, он родился в Афинах.

   — Видишь ли, меня пропустили, — сказал Аксиотис Арбильяку, — пусть Бельгард разглядывает твой балл. Молодец ментор-аббат, — прибавил Аксиотис, обращаясь к Педрилло, — сдержал слово; я всегда говорил, что он сдержит слово: боится осрамить меня... А напрасно боится: я чувствую себя в ударе...