Царские врата - [10]

Такой талант не должен пропадать, Алена, сказал он ей.

Она сначала смеялась, краской заливалась. Утирала ладонью пот над верхней губой. Потом внимательно слушала Руслана. Потом возмущалась, кричала: «Я не хочу убивать! Воюйте там сами!» Потом опять замолкала. И слушала.

После стрельбища, где она сбила все мишени, все до одной, за рекордно короткое время, он по часам, по секундомеру засек, они оба пришли к Руслану домой. Руслан поставил чайник. Открыл бутылку сладкого кавказского вина. «Вы, девки, любите сладкое». Алена пожала плечами, уселась с ногами на диван, листала цветной журнал с фотографиями красивой жизни. Фотографии. Ее учеба. Ее профессия. Где все это? Фотограф – стрелок: щелк – и сбил мгновение влет, щелк – и застрелил миг. Миг жизни. Чьей-то жизни. Застрелил – снял – украл – убил. Какая разница? Руслан давно уже давал ей деньги на жизнь, много денег, и она уволилась из своего глянцевого журнала. Главный редактор ругнулся ей в спину, когда она брала расчет: «Еще придешь, на коленях стоять будешь! Такую работу еще поищешь!» Она ушла из той жизни, бедной и скучной, насовсем. И возвращаться ей туда уже нельзя было.

Она никогда не помогала Руслану у него дома готовить, накрывать на стол, он все делал сам. Он был здесь хозяин.

Они давно уже спали вместе, но хозяйкой она здесь не была.

– С кумкватами чай будэшь?

– С чем, с чем?

– С кумкватами. С сушеными ман-даринами, вахх, нэграматный рэбенак.

– Буду.

Руслан поставил на стол поднос с чаем, печеньем, вялеными мандаринами, виноградом. Открыл коробку шоколадных конфет.

– Сиротка, на канфэтку.

– Я не сиротка!

Алена бросила журнал на диван, возмущенно поморщилась, дернула плечами.

– Это анекдот, дэвачка. «Сиротка, на канфэтку. – Я нэ сиротка, у миня мама с папай есть, вон стаят! – Пиф-паф! Сиротка, на канфэтку». Ха-ха-а-а-а-а!

Алена взяла чашку в руки, стала греть руки о чашку.

– Хо-лад-на? Пэй, пэй. Сагрэишься. – Он разлил вино в бокалы. Алена следила, как льется, перевивается в воздухе винная кровавая струя. – И я выпью. – Стукнул легонько бокалом о ее бокал. – За тибя, рэ-бенак.

– Я не ребенок! – Алена подняла бокал и, прищурясь, посмотрела в вино на просвет.

– Ты рэ-бенак. Малакасоска. Но талантливый рэбенак. И сдэлаишь бальшие успэхи. Пад маим присмотрам. Выпьем.

Они подняли бокалы. Алена смотрела поверх бокала, как Руслан пьет – красиво, обоняя и смакуя хорошее вино, мелкими осторожными глотками.

Он поставил бокал на стол. Алена глядела, как дергается его кадык. Отвела взгляд. «Старый стол, дубовый, прекрасный, антикварный… и все на нем валяется вперемешку: фарфоровая посуда и раковины-рапаны, горские ножи, какие красивые… красиво расшиты чехлы, жемчугом… и какими-то синими камнями усажены, бирюзой, что ли… и прошлогодние американские газеты, что он, в том году в Штатах был, что ли?.. Старые какие бутерброды, сыр заплесневел, аж синий…» Она никогда не ела сыра с плесенью и думала, что с плесенью – это старый, испорченный, протухший сыр. «Часы, и уже не идут, старые… Чинить надо… И… что это… трусы?.. Женские трусики… с кружевами… фу-у-у-у… на столе…»

Он проследил за ее взглядом. Засмеялся.

– А эта тибе, – схватил упаковку с кружевными трусиками и бросил ей на колени через стол. – Па-дарак! Нравицца?!

У Алены залились краской лоб, лицо, шея.

– Нравится.

– Я рад. Я хачу с табой па-гаварить, Алена.

Она снова взяла бокал, отпила вина. Ну и сласть. Сладкое такое, горло сахаром жжет.

– Я ха-ра-шо тибя выучил. Ты ат-мэнный стрелок. Ты… ты лучший снайпер в Рас-сии. Я нэ уверен, што кто-та в Рас-сии сейчас стрэляит лучше тибя.

– Брось.

– Я хачу, штобы ты па-ехала са мной работать в Ич-керию. – Помолчал и сказал: – В Чич-ню.

На стол, на комнату, на них, сидящих за столом, ледяным водопадом рухнуло молчание.

Первым его нарушил Руслан.

– Што? – Она услышала в его голосе раздражение, закипающий гнев. – Што мал-чишь? Ведь все равно па-едишь. Мал-чи нэ мал-чи.

– Что я должна буду там делать?

Она прекрасно знала ответ.

– Работать. – Он усмехнулся. Ждал, когда она сама скажет это.

– Стрелять? – Она все-таки сказала это.

– Ты эта умэишь как никто.

Он нагло, грубо льстил ей.

Она поставила бокал с вином на старинный дубовый стол. Ее рука дрожала.

– А если… я не поеду?

– Бэс-па-лезна. Паедишь. Ище как паедишь. Тваи сародичи там, у нас в гарах, убивают наших нохчи, без-за-щитных. Наших жэнщин… стариков… наших детей. Ты! Нэт, слушай. – Он схватил ее за плечи и повернул лицом к себе. Она отворачивала лицо, не хотела на него смотреть. – Ани – тваи – сволачи русские – нас, маленький народ – у-би-ва-ют! Слышишь! У-би-ва-ют! А знаишь ли ты па-чиму?!

Алена наконец-то подняла лицо и посмотрела Руслану в глаза. Хотела что-то крикнуть ему в лицо – и осеклась: в его глазах кипели черные слезы. Она прижала руку ко рту.

– Па-чиму?! Да па-таму, что твая страна – уродина! Твая страна – вал-чица! Хищная, страшная вал-чица! Ана грызет нас! Давит лапай! Кагтит! Душит нас! Нэ дает нам сва-боды! Дышать нэ дает! Ты! Слышишь! Эта твая страна! Сука! Вал-чица!

– Это и твоя страна тоже, – выдохнула Алена, глядя ему в глаза.

– Мая?! Ни-кагда ана нэ будит ма-ей! – Руслан оттолкнул Алену от себя, и она упала спиной на диван. – Ни-кагда эти ваши люди, ка-торые нэнавидят сваих предкав, бьют сваих атцов и ма-терей, плюют в лицо тем, кто их па-ра-дил… нэ будут маими братьями! Вы всэ пра-дались! Давно! Для вас всэх главнае – дэнги! Дэнги… толька дэнги! И пра бога вашего вы все врете. Нэ верите вы в бога! Падложный он у вас! Пад-дельный! На-ри-сованный… на стенах храмав ваших! Церкви ваши как канфэтки… а в душах у вас бога нэт! Нэт! Нэ-э-э-э-эт!