Царская Русь - [54]

Очевидно, беспрепятственные присоединения западнорусских краев к Речи Посполитой сильно разохотили поляков. Поэтому на заседании 28 мая посольский маршал уже указывал королю на какие-то старые привилегии, по которым вся киевская земля принадлежит короне. Точно так же и на заседании 1 июня перемышльский судья Ореховский в своей речи от имени польских послов, между прочим, настаивал на давней якобы принадлежности Польше Киева, Брацлава и Винницы. Король обещал переговорить с сенаторами о Киевском воеводстве. Что же касается Брацлавского воеводства, то Сигизмунд-Август прямо объявил его присоединенным к королевству как часть Подолии. На сем основании потребована была немедленная присяга от брацлавского воеводы Романа Сангушка, который только что прибыл в Люблин и представил королю несколько десятков русских пленных и четыре пушки, взятые в битве на Уле. На требование присяги Сангушко отвечал высокопарными словами о заслугах своих предков, о своей преданности государю и в заключение соглашался произнести присягу, как владетель некоторых имений на Волыни и как брацлавский воевода. Только во время этой присяги он, став на колена, просил короля, чтобы тот, «как помазанник Божий, положил на него руку и таким образом снял бы с него первую присягу, которую Роман принес ему как литовскому князю». Король исполнил его просьбу. За ним принесли присягу луцкий староста и кастелян Корецкий, кастелян брацлавский князь Капуста и др. Знатные люди после присяги немедленно занимали указанные им места в польском сенате; так, Сангушку посадили ниже мариенбургского воеводы, Корецкого — под кастеляном львовским, Капусту — под кастеляном равским.

Затем со стороны посольской избы начались усердные петиции королю в пользу присоединения Киева; причем указывали на слишком открытое положение Волыни с востока, т. е. со стороны москвитян и татар, откуда она доселе защищена была Киевом, и ссылались на древние летописи, по которым будто бы «сей город трижды был взят и разграблен польскими королями». Однако когда этот вопрос отдан был на обсуждение сената, то нашлось несколько сенаторов, в том числе епископ. краковский Филипп Падневский, воеводы краковский Станислав Мышковский и сендомирский Петр Зборовский, которые возражали против присоединения Киева. Они указывали на большие издержки, которых потребует оборона этого края, и желали издержки эти предоставить литовцам. После довольно горячих споров мнение сторонников присоединения превозмогло. В заседании 5 июня король через канцлера объявил сейму о присоединении Киева к Польскому королевству. Краковский воевода имел смелость открыто протестовать против сего решения. «Все присутствовавшие были так рассержены и взволнованы, что насилу удержались, чтобы не плевать на него», — по замечанию сеймового дневника. Князь Острожский немедля принес присягу в качестве киевского воеводы.

Таким образом, почти вся Юго-западная Русь и часть Северо-западной были оторваны от великого княжества Литовского и присоединены к Польскому королевству. Дело унии наполовину уже совершилось. Вторая половина дела сама собою вытекала из первой; ибо какую самостоятельную силу могло представлять теперь великое княжество, ограниченное собственно Литовским краем и Белорусскими землями? По выражению жмудского старосты Ходковича, у Литвы «были обрезаны крылья». А потому дальнейший ход Люблинского сейма представляет только постепенное, неотразимое подчинение литовцев польским требованиям.

Литовские сенаторы и послы по большей части вновь воротились на сейм, в виду опасности лишиться должностей и имений и в виду того, что их отсутствие не только не прекратило Люблинского сейма, но напротив помогло ему беспрепятственно отнять у Литвы обширные и лучшие области. Уже на следующий день после присоединения Киева, т. е. 6 июня, литовцы, по приказанию короля, собрались в замок на совещание с польскими сенаторами. Тут Ходкович от имени товарищей с горечью и гневом упрекал поляков в незаконном отнятии областей у Литовского княжества. Но поляки, уклоняясь от прений, мягко приглашали литвинов приступить к окончанию унии и занять места в общих заседаниях. Посольская изба вздумала было оскорбиться речью Ходковича и 7 июня обратилась к королю с жалобой. Король посоветовал оставить эту жалобу и принять во внимание, что «литовцы не могут не сердиться: у них ведь оборваны крылья». Затем вновь начались пререкания об условиях унии. Так как высшие должности (канцлеры, маршалы, подскарбни и пр.) оставались в Литве нетронутыми, то литвины требовали, чтобы за их княжеством оставлена была и особая печать, чтобы общие сеймы бывали попеременно и в Польше, и в Литве, чтобы вновь избранный король принес присягу как Польскому королевству, так и великому княжеству Литовскому. «Если сейм всегда будет собираться только в королевстве, — говорили они, — то какую будет иметь власть рядом с маршалом коронным литовский маршал? Или какая будет должность канцлера великого княжества Литовского, когда на сейме все дела будут выходить только с печатью королевства?» Кроме того, литвины желали, чтобы отказ короля от литовского наследства сделан был в пользу не одной Польской короны, но и распространен был также на великое княжество, и чтобы Инфлянты (Ливония) оставлены были за Литвой.