Царская Русь - [41]

Что оборонительные силы государства, воинская доблесть и прежняя простота нравов там действительно и глубоко упали в эпоху ленивого, изнеженного Сигизмунда Августа, о том совершенно согласно с Михалоном свидетельствует современник его, известный московский беглец в Литве князь Андрей Курбский.

Рассказывая о страшном падеже скота и лютом море, опустошивших и обессиливших Крымскую Орду в пятидесятых годах XVI века, Курбский сожалеет, что этим обстоятельством не воспользовались для нанесения решительного удара Орде ни московский царь Иван, ни ближайший к Орде король Польши и Литвы. «Не к тому обращалось умом его королевское величество», — говорит Курбский, — «а более к различным плясаниям и пестрым машкарам. Также и властели той земли, наполняя гортань изысканными пирогами, а чрево марципанами (сладким тестом), безмерно вливая в себя как бы в пустыя бочки дорогия вина и вместе с печенегами (обжоры-паразиты) высоко скача и бия по воздуху, пьяные так прехвально и прегордо восхваляют друг друга, что не только Москву или Константинополь, но если бы турок был на небе, то и оттоле обещают достать его с другими своими неприятелями. Когда же возлягут на своих одрах между толстыми перинами, тогда едва по полудни проснутся, и встанут едва живые с тяжелыми от похмелья головами». Привыкши проводить время в такой гнусной лени, они не только не радят о своем отечестве и о тех несчастных, которые давно уже мучаются в татарском плену, но не обороняют и тех сельчан, жен и детей, которых ежелетно пред их очами варвары уводят в рабство. «Хотя ради великаго срама и слезнаго нарекания от народу они как бы ополчатся и выедут в поле, но следуют издали за бусурманскими полками, боясь ударить на врагов креста Христова. Пройдя за ними дня два или три, возвращаются восвояси; а что осталось от татар, сохраненное убогими крестьянами в лесах из имущества их или скота, то все поедят и последнее разграбят». Курбский также замечает, что такие нравы завелись недавно, а что прежде там обретались мужи храбрые и любящие отечество. Такую перемену он объясняет упадком доброй веры и обращением вельмож в ересь Люторскую и в другие секты. Эти сладострастные вельможи сделались так изнеженны, женоподобны и робки, что как услышат о варварском нашествии, «так и забьются в претвердые города. Воистину смеху достойно: вооружаясь в брони, сядут за столом за кубками, да бают басни со своими пьяными бабами; а из врат городских не хотят выдти, хотя бы под самым их городом бусурмане истребляли христиан». Далее автор рассказывает случай, которого был очевидцем. В одном городе было пятеро вельмож с своею вооруженною челядью, да еще два ротмистра с своими полками в то время, как толпа татар шла мимо, возвращаясь домой с полоном. Несколько добрых воинов и простонародья неоднократно вступали в битву с бусурманами и не могли их одолеть; но ни единый из вышеозначенных властелей не вышел на помощь христианам.

Последние были бы все избиты, если бы не приспел гнавшийся за погаными Волынский полк. Увидя его, бусурманы посекли большую часть пленных, а других бросили и обратились в бегство. Курбский хвалит мужество волынцев и их гетмана славного Константина Константиновича Острожского и подвиги их объясняет тем, что они пребывали верны православной церкви.

Кроме Михалона и Курбского некоторые польские и западнорусские писатели, поэты и сеймовые ораторы того времени также горько упрекают шляхту за утрату старорыцарской доблести, наклонность к сутяжничеству и ее излишнее пристрастие к сельскому хозяйству, вообще к наживе.

Любопытны, хотя страдают односторонностью и преувеличениями, дальнейшие свидетельства помянутого Михалона о нравах и привычках современного ему общества.

Сравнивая своих соотечественников с москвитянами и татарами, он обыкновенно выставляет преимущества соседей. Так хвалит бережливость последних и порицает роскошь своих, которые любят щеголять различной и дорогой одеждой. Москвитяне изобилуют мехами, но дорогих соболей запросто не носят, а сбывают их в Литву, получая за них золото. Носят же они, по образцу татар, войлочные остроконечные шапки, украшая их золотыми пластинками и драгоценными камнями, которых не портят ни солнце, ни дождь, ни моль, как соболей. Москвитяне не употребляют дорогих привозных пряностей; у них не только простолюдины, но и вельможи довольствуются грубою солью, горчицей, чесноком, луком и плодами своей земли; а литовцы любят роскошные привозные явства и пьют разные вина, отчего у них разные болезни. Особенно автор записок нападает на их пьянство. «В городах литовских нет более частых заводов, как те, на которых варятся из жита водка и пиво. Эти напитки берут с собою и на войну; а если случится пить только воду, то по непривычке к ней гибнут от судорог и поноса. Крестьяне дни и ночи проводят в шинках, заставляя ученых медведей увеселять себя пляскою под волынку и забыв о своем поле. Посему, растратив имущество, они нередко доходят до голода и принимаются за воровство и разбой; таким образом, в любой Литовской провинции в один месяц больше людей казнят смертью за эти преступления, нежели во всех землях Татарских и Московских в течение ста или двухсот лет (!). Попойки часто сопровождаются ссорами. День начинается у нас питьем водки; еще в постели кричат: «вина, вина!» И пьют этот яд мужчины, женщины и юноши на улицах, на площадях, и напившись ничего не могут делать как только спать». Между тем в Московии великий князь Иван (III) «обратил свой народ к трезвости, запретив везде кабаки». Посему там нет шинков, и если у какого-нибудь домохозяина найдут хотя каплю вина, то весь его дом разоряется, имение конфискуется, прислуга и соседи, живущие в той же улице, наказываются, а сам навсегда сажается в тюрьму. Вследствие трезвости «города Московские изобилуют разнаго рода мастерами, которые, посылая нам деревянные чаши и палки для опоры слабым, старым и пьяным, седла, копья, украшения и различное оружие, грабят у нас золото». Не замечая ослабления верховной власти в своем отечестве, Михалон только распространением роскоши и пьянства объясняет утрату городов и областей, завоеванных Московскими государями, у которых народ трезв и всегда в оружии, а крепости снабжены постоянными гарнизонами, которые не позволяют никому сидеть все дома, но по очереди посылают на пограничную стражу.