Царизм и третьеиюньская система - [53]

Очередным оппозиционным выпадом октябристов была речь Гучкова по избрании его председателем Думы в марте

1910 г. Ее пафос заключался в следующих словах: «Мы часто жалуемся,— говорил октябристский лидер,— на раз­личные внешние препятствия, тормозящие нашу работу или искажающие ее конечные результаты. Мы не должны закрывать на них глаза; с ними нам приходится считаться, а может, придется и сосчитаться» [265]. Таким образом, терпе­ливое «мы ждем» было заменено угрозой «сосчитаться». Всю очевидную смехотворность этой угрозы немедленно разоблачила газета Рябушинского. «Сосчитаться — пре­красно! — иронически восклицала газета. — Но с кем и когда? А главное, какими средствами?» [266][267].

И действительно, к концу года жалкий финал угрозы Гучкова был констатирован его же собственной газетой в передовой, озаглавленной «В тупике». Будучи избран пред­седателем Думы, Гучков заявил о необходимости «сосчи­таться». С тех пор «прошел год. Положение не только не улучшилось, но запутывалось все более и в настоящее время представляется почти безнадежным» ^п.

При обсуждении сметы Министерства внутренних дел на четвертой сессии знакомые нам октябристские жалобы и претензии изложил Шидловский, причем в самой благо­намеренной и предельно скромной форме, что было сделано специально: для того чтобы подчеркнуть лояльность и готовность «центра», несмотря ни «а что, продолжать сотрудничать с правительством, если последнее хоть в какой-то степени изъявит готовность внять голосу «общества».

Но и демонстрация смирения дала тот же результат, что и пустые угрозы. Отвечая на речь Шидловского, пере­довая столыпинской «России» с нескрываемым пренебре­жением указывала: «Мы напомнили бы, что правительство никогда не примежевывалось ни к какой политической партии, так что, очевидно, никакая политическая партия не может и заявлять, что с того или иного момента она отмежевывается от правительства». Что же касается уп­река, что Министерство внутренних дел превратилось глав­ным образом в полицейское ведомство, газета писала: «...Допустим, что так оно и есть в действительности. Какой следует вывод? Не тот, надеемся, что правительство не

понимает разницы между административной и полицейской деятельностью или что оно занимается этой последней из любви к искусству. Остается последнее: следовательно, страна переживает момент, когда приходится уделять по­лицейской деятельности больше внимания, чем того, быть может, хотело бы само правительство» [268]. Это было призна­ние в духе Маркова 2-го, но сделанное уже правитель­ственным официозом.

Страх перед приближением революции охватил весь контрреволюционный лагерь. «Недовольны,— говорил Мак­лаков, вторя Шидловскому,— в настоящее время цент­ральные элементы страны, которые более всего хотят ми­ра, прочного мира, которые боятся новой вспышки револю­ционной войны... Тот лозунг, гг., который мы видим в России, один: все говорят, что если мы будем идти дальше по тому пути, по которому нас ведут, то нас приведут ко второй революции, и это сознание живо, несмотря на то, что внешние условия как будто сложились благополучно (т. е. хотя внешне пока все выглядит спокойно.— А. А)» [269].

Не меньшую тревогу испытывали «верхи» и правые. Отражая их настроения, Меньшиков в статье с характер­ным заголовком «Кто у власти?» писал: «Судя по бумагам, у власти находятся П. А. Столыпин и „объединенное пра- вительство“». Но «к т о же тут (в государственной жиз­ни.—А. А.) хозяин?.. Г. Дума или правительство, П. А. Столыпин или А. И. Гучков, министры или г-да на­родные представители?» «Для той части русского общества, что сознает громадную важность текущего момента, слиш­ком очевидна неуспешность нашей государственной работы». «Новый режим прекрасная вещь, но дайте нам его! Ведь его нет...» «Правительство наше несомненно видит расстройство государственных дел, видит его и Г. Дума. Но и кабинет, и парламент одинаково слабы, чтобы как-нибудь выбраться из прискорбного положе­ния» [270].

Другой нововременский публицист И. А. Гофштеттер, в статье «А воз и ныне там» очень убедительно развенчивал основной тезис либералов, доказывавших, что виновника-

ми всех «конституционных» бед являются лица, строящие козни, вроде правых Государственного совета и непосредст­венного окружения царя, а не объективные факторы. «Но можно ли серьезно утверждать,— резонно спрашивал ав­тор,— что во всех наших конституционных неудачах ви­новаты определенные лица?» Ведь «что-то такое делает их (министров—«убежденных конституционалистов».—А. А.) бессильными в конституционном строительстве и заставля­ет работать в противоположном направлении?» «„Министер­ство злой воли“ — черный фантом, существующий в вооб­ражении революционизированных гимназистов. Когда взрослые люди становятся на детскую точку зрения и серь­езно проповедуют, что конституцию съел злой дядя в выс­ших чинах, становится только смешно». «Ни прогресс, ни реакцию не следует понимать слишком персонально. Са­мые сильные люди и самые высокие персоны, не умея найти опоры в окружающей среде, растерянно мечутся и направо и налево, то бегут вперед, то круто поворачивают назад...»[271] Это было отличное, вполне материалистическое объяснение причины кризиса «верхов», делавшее честь черносотенному публицисту и ставившее его на голову вы­ше либеральных теоретиков и доктринеров вроде Струве, Изгоева и др., которые объясняли этот кризис и провал «конституционного» пути именно волей «злых дядей в чи­нах».