Царь нигилистов 2 - [37]

Приближался лагерь.

Всю дорогу Никсу пришлось немного поддерживать. Саша предполагал, что с запахом тоже не все ок. Цедру лимона бы пожевать. Но об этом надо было думать заранее. Отобьет ли запах пряностей аромат вина?

Одна надежда на здоровый сон господ воспитателей.

Саша простился с Никсой и приоткрыл полог палатки.

Глава 12

Гогель оглушительно храпел.

Саша нырнул в палатку и прокрался к своей раскладной солдатской кровати. Быстро разделся, сел. Раскладушка предательски скрипнула.

Григорий Федорович перестал храпеть и перевернулся на другой бок.

Саша юркнул под одеяло.

Неужели прокатило? От запаха к утру точно ничего не останется.

Утром его разбудил уже привычный барабанный бой и военный рожок.

— Александр Александрович, пора вставать, — сказал Гогель.

Вроде, ничего не заметил, по крайней мере, ни в чем не упрекнул.

Сегодня планировались сборы и отъезд.

На утреннюю молитву и подъем флага выстроились на плацу. Саша рядом с братом, прямо за ним Дима Скалон. Мамонтова нигде не было.

— Он под арестом, — тихо сказал Скалон.

— Мать! — не оборачиваясь, сказал Саша. — Как попался?

— Когда возвращался в лагерь. Дежурный офицер остановил. Ну, и учуял.

— Больше никто? — спросил Саша.

— Больше никто.

— Что ему грозит?

— Лихонин… — проговорил Скалон.

— Зверь?

— Да.

Было свежо. Подул ветер. «Имперка» взвилась на флагшток, блеснул военный рожок в руках музыканта, солнце скрылось за облаком, и на плац упала тень.

— Что ты задумал? — спросил Никса.

— Ну, что тут думать! — сказал Саша.

Им разрешили разойтись, и он вернулся в палатку.

— Григорий Федорович, как Лихонина по имени-отчеству? — спросил он Гогеля. — Можете напомнить?

— Орест Семенович, — сказал Гогель.

— Мне надо с ним поговорить.

— Что случилось?

— Ничего, долг вежливости.

— Перед отъездом поговорите. Действительно надо будет попрощаться.

Не успел Саша собраться, как снова раздался барабанный бой и далекая команда строиться в карэ.

— Это не для вас, — сказал Гогель. — Только для кадетов.

— Почему не для нас?

— Будет экзекуция. Вам не обязательно смотреть.

— Там что, виселица?

— Ну, что вы! Высекут кого-то.

— Мне надо переговорить с Орестом Семеновичем. Это срочно. Пойдемте!

И он, не оборачиваясь, вышел из палатки.

Кадеты уже построились на плацу. Пока проходил за шеренгами, Саша увидел, как вынесли и поставили деревянную скамейку и ведро с розгами. Как вышел из палатки Лихонин и сел на услужливо поставленный одним из кадетов раскладной стул. Как под барабанный бой вывели на плац Мамонтова.

Саша почти бежал.

Встал перед директором, взял под козырек и сказал:

— Господин генерал-майор, я прошу вас о разговоре наедине.

Лихонин поднялся на ноги.

— Конечно, Ваше Высочество.

— На время нашей беседы я прошу вас приостановить экзекуцию, — сказал Саша.

Орест Семенович сделал знак рукой в сторону Мамонтова: мол, остановитесь. И пригласил Сашу в генеральскую палатку. Гогель остался снаружи.

Они сели у раскладного походного стола.

— Чем могу служить, Ваше Высочество? — спросил Лихонин.

— Я здесь, чтобы предотвратить большую несправедливость, — начал Саша. — Дело в том, что вечеринку с глинвейном организовал я. Сами понимаете, Орест Семенович, Мамонтову трудно было мне возражать. Я очень извиняюсь, за себя и за него, но, по-моему, никакой катастрофы не произошло. Никто до свинского состояния не допился, ничего не испортили, ничего не сломали, никто никого не убил. Ну, это же глинтвейн! Спирт быстро испаряется с поверхности горячего вина — что там осталось!

— Ваше Высочество, осмелюсь спросить, кто еще в этом участвовал?

— Но вы же понимаете, что я не могу ответить. И за ними нет большой вины. Вещи иногда не те, чем кажутся. У меня были серьезные основания поступить именно так, как я поступил. Это не от желания нашкодить, напиться, продемонстрировать щедрость. Да и какая щедрость, фетяску пили!

— Дело не только в этом, Мамонтов очень дерзко отвечал: и своему командиру, и мне.

— Он не мог назвать участников.

— Это не причина для грубости.

— Ему бы не понадобилось дерзить, если бы не я. Так что примите мои извинения. Я вас прошу его отпустить.

Они вышли из палатки на плац, к скамейке, розгам и бледному Мамонтову.

— Вы прощены, господин кадет, — сказал, как выплюнул, Лихонин. — Великого князя благодарите!

Мамонтов просиял.

Никса ждал у своей палатки.

— Отбил, — коротко отчитался Саша.

— Я уже знаю, — улыбнулся Никса.

— Это было сложное дипломатическое мероприятие. У тебя как в перспективе должность министра иностранных дел еще вакантна? Я, конечно, не умею делать лучшее в мире мороженое, как Нессельроде, зато эффективно вызволяю пленников.

— Если не будешь исполнять «Трубача» на дипломатических приемах.

— Только с твоего разрешения.

— Как тебе удалось?

— Просто все взял на себя и извинился за всех.

Никса посмотрел с уважением.

— Никакого героизма в этом нет, — заметил Саша, — меня же не высекут.

— Может быть продолжение у папá. Я ему рассказал про туберкулез, но он не поверил.

— Кто бы сомневался! Я поэтому и хотел идти с доказательствами.

— Я все испортил?

— Надеюсь, что нет. Может быть так даже лучше. Иногда, чтобы убедить в чем-то человека, надо сначала упомянуть об этом вскользь. Поверит, не поверит — не важно. Запомнит — уже хорошо. Задумается — просто отлично.