Canto XXXVI - [3]
В истории литературы принято считать, что поэт может быть лично носителем разрушительного или саморазрушительного начала (Поль Верлен, Артюр Рембо), но предполагается, что значительные литературные достижения являются универсалистскими и не могут быть основаны на ксенофобской идеологии. Вероятно, именно в России это культурное «слепое пятно» осмыслить нужнее, чем где бы то ни было, а работа по изучению стоящего за ним противоречия, как ни странно, является наиболее привычной: помимо Достоевского с его антисемитизмом, в нашей литературе был еще один несомненный классик, который поддерживал идеологию большевизма в ее радикально-антигуманистической форме — Владимир Маяковский.
Фашистские увлечения Паунда было бы недостаточно трактовать как сугубо личную культурно-психологическую идиосинкразию, хотя такое объяснение «срабатывает», например, в случае другого известного писателя-коллаборациониста, Луи-Фердинанда Селина. Причина этому — в эстетике грандиозного цикла стихотворений «Cantos», главного произведения, которое Паунд писал всю жизнь, с 1917 года до смерти в 1972-м. «Cantos» — произведение универсалистское, сам его замысел вроде бы противоречит фашистскому партикуляризму, ставившему на первое место в мире частную национальную принадлежность, верность «почве и крови». Стихотворения «Cantos» в своей совокупности стремятся представить единый образ мировой культуры, но это чаемое единство непоправимо разрушено, высказывания на языках разных народов и личных «диалектах» персонажей предстают как конфликтующие, спорящие друг с другом кадры авангардистского фильма в стиле 1920-х годов.
Эта «кинематографичность» была следствием сознательных усилий Паунда, который энергично пропагандировал принципы монтажа в литературе и фотографии (в 1910-е он участвовал в создании «вортографий» — фотографий, полученных методом наложения разных изображений) и в начале 1920-х обсуждал эти принципы с знаменитым французским художником-авангардистом Фернаном Леже (к слову, впоследствии — членом Французской компартии)[25]. Такой образ мира совсем не похож на отчаянный, гиньольный мир героев Селина, которые доверяют своим чувствам и физиологическим импульсам и крайне подозрительно относятся к любым абстракциям и общим идеям.
«Cantos» могут быть описаны как новый эпос, в котором смысл мировой истории придается с помощью политико-экономического аргумента: история — вечная борьба с человеческой алчностью (авторский термин Паунда для ее обозначения — «узура»); в годы фашистских увлечений он приписывал это качество преимущественно евреям. Способом противостоять нивелирующему действию алчности Паунд считал индивидуализацию смысла каждого явления, но эта индивидуализация, согласно «Cantos», никогда не приводит к установлению окончательного и единственного смысла человека, слова или поступка.
Сегодня спорящий сам с собой универсализм Паунда, противореча антисемитизму автора, отчетливо перекликается с постмодернистской картиной мира — с представлениями о культуре и обществе, которые стоят за сюжетами произведений Борхеса, Томаса Пинчона, Милорада Павича. Паунд по своей поэтике современен, эстетически он опережал свое время. Резкое противоречие между эстетической и этической составляющей творчества Паунда и их смысловая взаимосвязь затрудняют осмысление его места в истории европейской культуры XX века. В литературоведении эта трудность уже стала предметом рефлексии: французский филолог Жан-Мишель Рабате, который написал работу о Паунде как — одновременно! — сексисте, фашисте и выдающемся поэте, счел, что для него вопрос «примирения с Паундом» не может быть решен средствами научного дискурса, и поэтому завершил статью большим собственным стихотворением, посвященным такому примирению[26].
По-видимому, понять историческое место Паунда можно, если контекстуализировать его творчество не в рамках такого масштабного явления, как Западный Канон (тем более что, в отличие от Блума, я считаю канон принципиально множественным и изменчивым), а в рамках более частных направлений в литературе XX века. До настоящего времени Паунд представал в критике как автор, множеством нитей связанный с традициями европейского романтизма, модернизма, но в зрелые годы эстетически совершенно одинокий: «Cantos» по своей поэтике лишь отдаленно перекликаются с творчеством его друга и при этом идейного оппонента Томаса С. Элиота (с которым они в годы Второй мировой войны оказались по разные стороны фронта) или Осипа Мандельштама — одного из немногих русских поэтов, которых доныне сравнивали с Паундом[27]. Но в современной отечественной литературе есть еще один автор, Паунду неожиданно близкий. Это ныне живущий петербургский поэт Михаил Еремин (р. 1936), который в советское время публиковался только в «самиздате» и «тамиздате», относился к неподцензурной литературе — и тоже в литературе стоит особняком. Сравнение поэтик Паунда и Еремина позволяет выявить особую, малоисследованную эстетическую тенденцию в европейской поэзии XX века. Следует оговорить, что политические взгляды Еремина несопоставимы с воззрениями Паунда.
