Быть здесь – уже чудо. Жизнь Паулы Модерзон-Беккер - [18]
Люди на улицах оборачиваются на нее и смеются, это все из-за ее серой шляпки. Лавочницы указывают на нее пальцем. Кучер посмеивается. Дворник считает ее анархисткой. Ей приходится купить на распродаже что-то более подходящее для Парижа. И нигде нет картошки: всюду подают хлеб и только хлеб. Ее мать, перебравшаяся в Ворпсведе, чтобы заботиться об Элсбет, посылает ей букет подснежников. Поток писем из столицы в деревню и обратно. Паула заметила, что на стене Академии Коларосси кто-то написал «Я люблю Клару». Она уверена, что это почерк Рильке. Как было бы забавно, если бы Отто приехал на Масленицу. Она смотрит постановку «Эрнани» – и зачем было копья ломать из-за этой «ужасно помпезной» пьесы? Французы «отравлены собственным языком». Чек от мясника? Какой чек от мясника? Должно быть, это ошибка. Главное, не нужно ему платить до ее приезда.
Внезапно умирает мать Отто. Хочет ли он, чтобы Паула вернулась? Если он только скажет, она тотчас же сядет в поезд. Но тем не менее он не должен отказываться от поездки в Париж. Она столько всего хочет ему показать! Здесь так хорошо! Она подружилась с Котте, пересекается с Сулоагой, часто ходит на выставки: гравюры Рембрандта в Национальной библиотеке, скульптуры Майоля, Ван Гог. И дивный Матисс, и Сёра в Парижском салоне. В моде пуантилизм, какое чудачество! Она открыла для себя группу «Наби», побывала у Мориса Дени. А скоро будут масленичные гуляния. В самом деле, в этот раз он должен приехать.
Отто хоронит мать, а Паула рассказывает ему о своих прогулках в Булонском лесу с Гермой и «двумя болгарами». Отто утешает подавленного отца, а она возвращается после «страшно забавного» дня в Люксембургском саду с кавалером: он хорош собой, умен, темноволос, но ест чеснок и плюется. Она всерьез огорчена: курс рисунка заканчивается на этой неделе. Но какая весна! Парижане достали соломенные шляпы. В Мёдоне зацвели персиковые деревья. А «Фоли-Бержер»! Весь город целуется, всем хочется любить. Отто должен приехать. «До свиданья, мой дорогой, мой кукушонок, как sagen hier die kleinen veliebten Mädchen[32]. ‹…› Я с тобой всем сердцем. Твоя любящая женушка».
Отто приезжает.
Дневник Отто: «29 марта – 7 апреля. Поездка в Париж с Милли, Генрихом Фогелером, Мартой и Марией Фогелерами. Мы все остановились в отеле у Паулы (на улице Мадам). Видели работы Гогена у Файе; и Буффало Билла. Поездку нельзя назвать приятной».
Возвращение в Ворпсведе. Возле родных каналов Отто немного оттаял (он всю неделю молчал). Он признает необходимость путешествий. Понимает, что их жизнь кажется Пауле однообразной. Перечисляет в дневнике всё то, что она ему подарила: движение, воздушные ванны, полуночные прогулки, катание на коньках, воображение, молодость.
Впрочем, Паула решила: отныне она будет зимовать в Париже. С Ворпсведе, где мало света, туманы и мерзлая грязь, покончено. Она готовится к следующему путешествию. Признается матери, что тайно отложила пятьдесят марок. Просит Карла Гауптмана одолжить ей четыреста марок «кое для кого» и не говорить об этом Отто… (Гауптман с женой вскоре сочтут ее «легкомысленной и бессердечной».) А еще она признается матери, что «ей очень хочется испытать что-то иное». И что она с завистью смотрит на детей.
Отто продал несколько холстов, что позволяет и съездить в Гамбург, Дрезден и Берлин, и отправиться в театр в Бремене, и послушать Вагнера. В декабре 1905 года супруги снова едут в гости к Гауптманам и встречают там социолога Вернера Зомбарта, который восхищается заснеженными горами. Да, Отто старается.
В этой повседневности с приходом весны распускаются и картины Паулы. Натюрморты. Автопортрет в соломенной шляпе, трогательный, но будто бы неоконченный. Множество девочек, которых она пишет в одной и той же загадочной позе: сложенными тюльпаном пальцами они словно держат невидимый цветок. Всё вращается вокруг детства. Маленькие девочки рано узнаю́т, что мир им не принадлежит.
А еще в Ворпсведе вернулась Клара. Несмотря ни на что, она остается лучшей подругой Паулы. Паула пишет ее, степенную: в белом платье, в руке роза, голова немного отклонена. Паулобеккеровская поза, торжественная, но не напыщенная, серьезная, цельная и прекрасная.
А еще – автопортрет с ирисами. Поворотная точка, идеальный момент. Простота: вот я, вот ирисы. Смотрите: вот что я такое, цветная и двумерная, загадочная и спокойная.
Пауле скоро тридцать. Картина выдержана в зеленом, оранжевом, синем и черном. Темные глаза, пронзительный индиго. Кожа и волосы – оранжевые. Платье и фон – зеленые. Это островок между ней и Гогеном, чью книгу «Ноа Ноа» она как раз читает. Бусины ожерелья такой же формы и цвета, как глаза. Рот приоткрыт, взгляд напряженный, она дышит, вдохнула, сейчас заговорит.
Отныне на многих автопортретах Паула предстает в янтарном ожерелье. Подарок или она купила его сама? Ганзейский янтарь, из этой Северной Европы балтов, русов и викингов. Желтый янтарь, смола ископаемых сосен, их древний сок – у нее на шее. «Слезы богов» – так назвал Овидий этот камень памяти, навеки сковавший тысячелетних насекомых. В отличие от стекла, янтарь теплый на ощупь.
