Былой Петербург: проза будней и поэзия праздника - [3]

.

«Наводнения для Петербурга то же, что извержение Везувия для Неаполя, – говорил актер Петр Петрович Каратыгин. – Одно стоит другого: там – огонь, здесь – вода; но нельзя не сознаться, что на долю Петербурга выпало из двух зол меньшее»[9].

Ощущая угрозу, не спешили обосноваться в молодом граде и его первые поселенцы (точнее – переселенцы). «В первых годах основания Петербурга жители довольно часто терпели бедствия от наводнений; по преданию, первые обитатели прибрежья Невы никогда не строили прочных домов, но небольшие избушки, которые, как только приближалась бурная погода, тотчас ломали, складывали доски на плоты, привязывали их к деревьям, а сами спасались на Дудерову гору»[10].

Постоянная опасность затопления города порождала легенды о его гибели.

«В 1720 г. явился какой-то пророк-пустосвят, предсказывавший, что ко дню зачатия Предтечи, 23 сентября, с моря нахлынет вода на город выше всех прежних вод. Она затопит Петербург и изведет весь народ за отступление от православия. Жители Петербурга приуныли и стали переселяться с низменных прибережьев Невы на места более высокие»[11].

Нева явно не хотела мириться с городом на ее берегах и сразу же бросила вызов Петербургу и его основателю. Свирепый зев реки почти ежегодно напоминал о себе, особенно осенью и в начале зимы.

Нева оказала воздействие не только на формирование архитектурного пейзажа города, но и на повседневную жизнь его обитателей.

«В нашей жизни Нева играла… большую роль, и день наш располагался по ее норову, – свидетельствует граф Владимир Соллогуб. – То развернется она белою сахарною степью, и по ней играют лучи зимнего солнца. Это обозначало: дети, идите гулять. То вдруг прозрачная лазурная высь начинает туманиться быстро бегающими сизыми валунами, разрывающимися в лохмотья. Ветер стучится в окна и воет в печные трубы. Белыми бархатными пауками спускается на белую равнину густая рассыпчатая занавесь. Вдруг все завертелось, закружилось сверху вниз, снизу вверх. На Неве разыгралась метель. Дети, сидите дома! Зато в светлые, как день, весенние ночи каким очарованием дышала Нева! Влажное и неподвижное ее зеркало, широко обрамленное дремлющими и в воде отражающимися зданиями, далеко и спокойно тянулось к заливу, сливаясь с сонно-безмолвным и гладко-ровным небосклоном. Много видал я впоследствии и рек, и морей, и гор беловершинных, и степей беспредельных. Ничто никогда не внушало мне такого привольного чувства, как затишье Невы в весеннюю ночь. И теперь не могу глядеть на него без задумчивого наслаждения. <…>

Часто приходит мне на ум Нева, дремлющая в огненных отливах солнечного заката. Еще чаще вижу я ее сизо-серую, как сталь, подернутую зыбью под серыми тучами, между гранитом набережных и суровых стен Петропавловской крепости. И с ужасом припоминаю я, как однажды река перестала быть рекою и обратилась в море бешеное, разъяренное, смывающее Петербург с лица земли.

Это было 7 ноября 1824 года»[12].

Особенно много страшных эпизодических рассказов и преданий сохранилось о наводнении 7 ноября 1824 года.

«Скажу тебе, что знаю о следствиях страшной свирепой пятницы, в которую разверзались подземные хляби поглотить нас, – писал художник Алексей Венецианов Николаю Милюкову 24 ноября 1824 года. – <…> Все улицы наполнились водою, в пенистых которой волнах скрылись нижние етажи. <…> Я только выходил к Неве и увидел берег наш таким, каким он был, может быть, и в XVI веке – казался таковым. <…> Все мрачно молчало и леденело… <…> Описывать вам свирепости мокрой могилы, мрачную пасть свою расстилавшей, не стану, воспоминания действия, а более следствий, до гроба, кажется, станут цепенить каждого»[13].

Упомянутый выше Владимир Соллогуб воспоминает: «Ничего страшнее я никогда не видывал. <…> Нельзя было различить, где была река, где было небо… <…> …Забурлило, заклокотало одно сплошное судорожное море… <…> Мы бросились к окнам на Неву и увидали страшное зрелище. Перед ожесточенным натиском бури неслись в туманном коловороте разваливавшиеся барки с сеном. Ветер разметывал сено во все стороны целыми глыбами, барки разламывались в куски, и мы ясно видели, как посреди крушения какие-то тени стояли на коленях и подымали руки к небу. И видя это, мы тоже почувствовали ужас, и тоже стали на колени, и тоже начали молиться. Спасение казалось невозможным… <…> Существует предсказание, что он (Петербург. – А. К.) когда-нибудь погибнет от воды и что море его зальет. Лермонтов… любил чертить пером и даже кистью вид разъяренного моря, из‐за которого подымалась оконечность Александровской колонны с венчающим ее ангелом. <…> После наводнения 7 ноября на Петербург легло томящее, свинцовое, все поглощающее уныние»[14].

«В этой драме было много и смешных случаев: так, например, какая-то деревянная хлебопекарня всплыла, а находившиеся в ней люди и не подозревали, что изба их двинулась с места, и продолжали свою работу»[15].

По свидетельству очевидцев, зрелище разбушевавшейся Невы, в первые часы подъема воды, вначале приковало внимание петербуржцев: «При постепенной прибыли воды толпы любопытных устремились на берега Невы и с любопытством смотрели на сей грозный феномен природы. <…> …выражение какого-то недоумения, удивления или любопытства заменяло на лицах зрителей страх или робость. <…> Пока, наконец, вдруг в улицы со всех сторон не хлынула вода. Тогда всеобщее смятение и ужас объяли жителей»