— Я готова! — быстро ответила Муза.
— Готова?.. — усмехнулся Буянов. — Порознь мы все готовы, надо готовиться вместе. Тебе необходимо съездить на денек в Самару. Эх, то ли дело было в «дни свободы»! Только свистни — и вот тебе орлы! А теперь, как назло, каждый человек на счету, а приходится рисковать. Боюсь, комитет не позволит, авантюристом обзовут…
— Но не сидеть же сложа руки! Лучше ли, если мы рискуем ежедневно, бездействуя?
— В том-то и дело. В заводском районе меня на части рвут. Народ грамотный, изголодался без правдивого слова. Да и самим нам осточертело блуждать в потемках. Одним словом, собирайся. Одежонку припасли тебе — что надо! Сумеешь сыграть монашку? Ну-ну… Завтра, как стемнеет, выходи на берег к мыску, лодка будет ждать.
Буянов повернулся и быстро пошел по тропинке вниз. Вдруг остановился, негромко и весело крикнул:
— А ты посматривай за своим максималистом! Я его помню. Лихой парень!
— Не говорите вздор, — рассердилась Муза.
Буянов засмеялся и пропал за поворотом дорожки.
…Ранним утром на товарном дворе никакой суеты: тихо, пусто, сонно. Смуглые от пыли солнечные лучи, споткнувшись о цилиндр водонапорной башни, лизнули крашеные бревенчатые стены багажного пакгауза и, проникнув в узкие щели, погасли среди нагромождений поклажи. Смотритель сидел на пороге, поглядывая на золотистые ремни утреннего солнца, и лениво переругивался с каким-то оборванцем.
— Экой народишко подлый! Тут какую надо дубину! Толкуешь ему: на разгрузку нанимали позавчера и не здесь — нет, лезет. А, чтоб те! Иди на платформу к курьерскому, авось там перехватишь гривенник-другой… Что это у тебя в кармане?
— Кисет с табаком.
— Ну, ступай, здесь курить возбраняется.
Но оборванец не уходил, продолжал нудно скулить:
— Ну, Христа ра-ди! Пожертвуй на косушку, а? Истинный бог, со вчерашнего росинки во рту не было. Отродясь нутро так не горело. Уж я те подмогну хоть что! Вот истинный крест!
— Тьфу, наказание! — плюнул смотритель под ноги босяку. — Да ты уйдешь, золотая рота? Или впрямь чамайдан стянуть примеряешься?
Тот, будто не слыша, присел на ступеньки, почесал босые грязные ноги, ответил нахально:
— А и стяну, так не твое, — и принялся громко насвистывать воровскую припевку.
Озадаченный смотритель отодвинулся в сторонку, крикнул в открытую дверь пакгауза:
— Эй, служба!
Оттуда высунулась измятая ряшка жандарма. От бессонницы вместо глаз — красные дыры.
— Чего ты?
— Да вот подлецкая душа булгачит спозаранок. Сведи его куда следует — надоел!
Оборванец отвернулся, пряча улыбку, однако сонные глаза жандарма заметили ее.
— Ишь, ухмыляется еще, бродяга! — обратился он к смотрителю. — Беспременно вор. Как есть ждет, когда я отлучусь, выслеживает, — напыжился жандарм самодовольно.
— А ты сведи его. Пусть знает.
— А что? Это мы можем…
Босяк слышал, конечно, что против него замышляют, однако уходить не спешил. Да еще принялся закуривать, будто сам напрашивался, чтоб его забрали. И лишь когда смекалистый жандарм взял его за шиворот, начал брыкаться, вопя во всю глотку, что он-де не вор, что пришел по-честному заработать… Строгий блюститель, не слушая, хлопнул для острастки его по шее и потащил в здание вокзала, где помещалась жандармская дежурка.
Как только они ушли, в воротах багажного двора показался извозчик. В пролетке важно развалился разодетый франтом брюнет в котелке и таком пестром пиджаке, что, наверное, за версту было заметно. Рядом с ним сидела молодая монашка в черной накидке, скромно потупив глаза. Пролетка остановилась у самой двери, едва не задев смотрителя обшарпанным крылом. Монашка со смиренно опущенными глазами сошла на землю и направилась к смотрителю.
«А монашенка, видать, из тех «что прикажете»… — подумал смотритель, принимая из рук ее квитанцию, и ухмыльнулся. — Девочка ничего… Черт в тихом болоте». — Развернул квитанцию, и вдруг лицо его перекосилось. Оглянулся растерянно по сторонам, промямлил:
— Багаж, стало быть… Хорошо-с, только… только вот подождать маленечко… Да… Ящик заперт там… А ключи у главного, сию минуту-с он придет. Посидите у меня в конторке, милости прошу, — бросился он внутрь, но франт в пестром пиджаке мигом слетел с дрожек и загородил дверь. Медленно вынул из кармана блестящий браунинг, сказал негромко:
— Быстро ящик!
— Нету его. Не знаю… — ответил тот, протягивая в дрожащей руке квитанцию. — Возьмите, я не знаю… Нету здесь ящика, хоть сами смотрите. Унесли жандармы.
Франт взял квитанцию, подумал чуть и подтолкнул смотрителя браунингом к телефону: новенькому, видать, установленному здесь совсем недавно.
— Звони в дежурку, что явились за багажом.
— М-м… Не умею… — пролепетал смотритель, дрожа.
— У-у! — замахнулся на него франт и снял трубку — Пришли за ящиком, слышь? Пять человек пришло… — прошипел он, услышав отзыв, и, оборвав провод, выбежал наружу. Монашка, сидевшая уже в пролетке, крикнула извозчику, и лошади тронули. Франт запер дверь пакгауза снаружи на засов и вскочил на ходу в экипаж.
Они пересекали вокзальную площадь, когда навстречу показалась ватага жандармов. Придерживая рукой револьверы, они нестройно трусили в сторону багажного двора.
