Буян - [125]

— Хорошо, Маша, буду иметь в виду.

— А вы, Евдоким, что делаете на этом курорте?

— Да я пока по-прежнему Шершнев, но в Самаре — увы! Тоже персона нон грата…

— Еще бы! — согласилась девушка и покачала головой. — Признайтесь, ведь история с жандармским управлением — ваших рук дело?

Евдоким хмыкнул:

— Что я могу сказать, вам, Муза? То бишь, Маша?

— Понимаю, понимаю… Об этом говорить не принято. А вам известно, что в прошлый понедельник в Твери прямо на земском собрании убит граф Игнатьев? Автор знаменитых исключительных законов против революционеров? Тоже пал от руки вашего эсера Ильинского.

— Вот это славно! — воскликнул Евдоким.

— А третьего дня, — продолжала Муза, — убит сатрап губернатор Слепцов.

— Неужели? А я и не знаю… Спасибо, Муза, за добрые вести, — протянул он ей руку и крепко пожал округлую твердую ладонь. — Дело движется, работают товарищи!

— Ах, Евдоким, заблуждаются ваши товарищи. Страшно заблуждаются. На ваш террор правительство ответит своим террором, и все. Я преклоняюсь перед отчаянной храбростью, она присуща лишь настоящим мужчинам. Но, говоря по совести, никогда не захотела бы быть в ваших рядах. Нет.

— Вас трудно понять. Восхищаетесь боевыми делами, а… В чем же ваш идеал? — спросил Евдоким полунасмешливо. Девушка помолчала, раздумывая, потом молвила серьезно, с жаром:

— Мне хочется быть, умной, как бес, и талантливой, как вы, мужчины. Чтобы стать свободной, подобно этим молниям. Чтобы дожить до светлого времени, когда братья не будут резать братьев и сыновья не будут заключать в оковы отцов. Только, к сожалению, это осуществится нескоро. Но все же я буду стремиться к этому всей своей жизнью.

Евдоким смотрел с интересом на возбужденную, пригожую девушку и вдруг почувствовал, как в груди его защемило. Он вспомнил о своей неожиданной и большой любви. Перед глазами мелькнуло лицо Анны, странно светлое и яркое, точно в каком-то ореоле. Она, словно предчувствуя свой недалекий конец, любила верно и жарко и боролась непримиримо с врагами. А что Муза? Рассуждает о революции, рассуждает о партиях, рассуждает о любви, как старая няня, у которой жизнь позади. А может, она права? Может, человеку, посвятившему себя делу революции, не следует думать ни о любви, ни о женитьбе, ни о семье? Все одно: на части не разорвешься, а половинчатость чужда как великому делу, так и великому чувству.

Молодые люди довольно долго молчали. Они прошли по тропинке к воложке, поглядели в ее неподвижную воду, просвечиваемую до дна, и повернули обратно. Вдруг Муза встрепенулась, торопливо достала из-за пазухи часики-медальон, открыла крышку.

— Днем на людях нам встречаться опасно. Мало ли чего… — сказала она, — но если возникнет необходимость, пройдитесь по улице перед окном с платочком в руке, и я буду знать.

Опустив часы обратно за вырез платья, машинально поправила растрепавшиеся волосы. Из-под пальцев ее с треском сыпнули голубые искорки.

— Ну, дайте же руку своей неоплатной должнице! — сказала Муза нетерпеливо. — Смотрите, с меня молнийки летят! — засмеялась она.

Он тоже улыбнулся, положил ей руку на голову, нежно погладил темные жестковатые волосы. Муза робко прижалась к плечу Евдокима, посмотрела серьезно ему в глаза. От руки его исходила какая-то большая сила, и Муза с испугом ощущала, что поддается ей, как ребенок, который соскучился по ласке. Но вот он убрал руку, и все исчезло.

— Идемте… — сказала Муза упавшим голосом и, глядя куда-то вбок, повторила еще раз тихо и внятно: — Идемте, не следует нам вот так… — Отняла руку, быстро пошла вперед, опустив голову. Евдоким пожал плечами и вздохнул.

А над головой бушевала воробьиная ночь.

* * *

Возвращаясь тропинкой домой после одной из встреч с Евдокимом, Муза встретила внезапно Шуру Буянова.

— Вы?

— Ага… Хорошо здесь в лесу, правда? Дышишь — не надышишься. И тишина… — сказал он несколько смущенно. — Я давно тебя караулю. В кустах. Вижу — человек с тобой и вроде бы знакомый.

Муза улыбнулась.

— Не беспокойтесь, это хороший человек. Да вы должны его знать, с Сашей Трагиком они дружили. Горяч очень, неуемен. Мечется — беда с ним. Теперь вот с эсерами работает. А с эсерами… ну, вы сами знаете их подвиги.

— С эсерами, говоришь? — переспросил Буянов, глядя поверх ее головы. — У эсеров тоже кое-чему не грех поучиться. Практической работе, скажем, а? — заговорил он с оживлением.

— Нечему нам у них учиться, — возразила Муза.

— Ты так думаешь? А вот слушай. На вокзал прибыл для нас ящик с литературой. Сунулись получать, а в пакгаузе жандарм торчит. Хорошо, что сообразили ребята вовремя… Подались к грузчикам разведать, а те — поденщики, ни про ящик, ни про жандарма не знают ни шиша. Вот и казнюсь я: не из-за нашего ли багажа засада? Мало ли!.. Если так, то на этот раз нам не обойтись без шума и треска. Багаж надо выудить во что бы то ни стало. Попробовать на живца, как это ловко умеют делать чертовы максималисты. Только, конечно, без убийств.

— А без шума нельзя? — ревниво спросила Муза.

— Тут, видишь ли, надо вначале разузнать… Скорее всего, литература наша на приколе и жандармы ждут получателя. А без литературы мы как без рук — сама знаешь.