Бурелом - [87]

* * *

Путь от уездного города до Косотурья не близок, и только через три дня на четвертый Лукьян подъехал к своему дому. Расседлал коня и привязал на выстойку. Поднялся на высокое крыльцо и пнул подвернувшуюся под ноги кошку. Долго плескался у рукомойника и, пригладив волосы, уставился на Митродору:

— Ну!

Женщина торопливо стала собирать на стол. Налила щей, нарезала хлеба, поставила гречневую кашу и, подперев щеку рукой, встала у опечка. Лукьян истово перекрестился и взялся за ложку.

— Поправить стол, — сказал он сердито и посмотрел на жену исподлобья.

Митродора пошарила глазами по столу.

— Восподи! Солонку забыла поставить, — хлопнула себя по бедру и принесла соль.

Насытившись, Лукьян вылез из-за стола и долго крестился на медный восьмиугольный крест, висевший в переднем углу.

— Как съездил? — робко спросила Митродора.

— Не корыстно, — зевая, Лукьян выпустил протяжный нечленораздельный звук и почесал пятерней затылок. — Гуртоправы скот угнали к красным, и те то и гляди явятся сюда.

— ...Да расточатся врази его... — зашептала Митродора молитву.

— Чем читать чичас Ефрема Сирина[12], лучше бы золотишко припрятала.

— А куда его деть, Лукьян Федотович?

— Положи в «чертов» ящик.

— Что ты, что ты, — испуганно замахала руками Митродора. — Даже близко не подойду.

Еще прошлой зимой в бытность в Челябинске пьяному Лукьяну пришла в голову шальная мысль купить граммофон.

— Вот это диво так диво, — прослушав пару пластинок в магазине, произнес он довольным тоном и попросил завернуть покупку.

Собрал в дом стариков соседей. Ничего не подозревавшая Митродора помогла мужу установить граммофон на столик. Лукьян покрутил ручку инструмента, и неожиданно для гостей и Митродоры в горнице из большой трубы раздался бас:

Я тот, чей взор надежду губит.

Я тот, кого никто не любит.

Митродора испуганно заморгала и дико вскрикнула:

— Бесовское наваждение! — Схватила граммофон и махнула его за дверь. Там еще успело прогреметь: «Я враг небес...» — Затем что-то звякнуло.

Старики, толкая друг друга, торопливо выбрались из горницы.

— В доме враг небес! Враг небес! — истерично выкрикнула Митродора и упала на пол.

Струхнул и сам хозяин.

— Лешак меня хватил его купить. Ишь чо наделал. И как это мне подсунули «врага небес», просто диво. Когда покупал, приказчик играл на граммофоне какую-то городскую музыку. Привез домой, а в граммофоне нечистый дух оказался. Надо, пожалуй, святой водой окропить, поди, все еще там сидит. — Лукьян с опаской поднял отлетевшую при падении ящика граммофонную трубу и поставил в угол. Взял бутылку со святой водой, побрызгал на ящик, приложил к нему ухо — не слышно ли там какой-нибудь возни, — и, подхватив его под мышку, унес в саманницу, положил вместе с трубой на вышку.

И вот теперь на предложение Лукьян а спрятать золото в граммофонном ящике Митродора замахала руками:

— Боюсь я, Лукьян Федотович. Когда исшо выбрасывала в сенки, он возопил: «Я враг небес». Поди, сам чуял?

Лукьян сплюнул; с бабой говорить, что в стену горох лепить.

— Тебе говорят, дура ты стоеросовая, что эта городская машинка сама поет. Принеси лучше деньги, — распорядился он.

Золото было спрятано в граммофонный ящик. К вечеру приехала встревоженная Феврония.

— Красные идут. Что будем делать?

— Сам не знаю, — хмуро ответил Лукьян. — Похоже, отторговались мы с тобой. Быков угнали. То и гляди за домашностью явятся.

Феврония поняла, что дельного совета от отца не получить, и, посмотрев бесцельно в окно, сказала:

— А если уехать?

— Куда?

— На первых порах в Омск, а там видно будет.

— Да как это так? — развел руками Лукьян. — Бросить все, что нажито и ехать за тридевять земель. Да ежели я каждую копеечку сколачивал, ночи недосыпал, а таперича, выходит, отдай все бесплатно товаришшам? — произнес он зло. — Не отдам — и все.

— Тебя спрашивать не будут, — не отводя глаз от окна, ответила бесстрастно Феврония. — Возьмут и так.

— Да ты што, как вещая птица гамаюн, заладила одно: возьмут, возьмут! — сердито заговорил Лукьян. — Да я все машины сожгу, скот прирежу, — пристукнул он кулаком по столу.

— Посадят в тюрьму, — продолжала тем же тоном дочь.

— Феврония! Ты меня не заводи. Не ровен час, хлестну чем-нибудь. Ндрав мой знаешь.

— Знаю. — Феврония устало махнула рукой и повернулась от окна к отцу, — Я приехала к тебе за советом, а от тебя, как от дряблой репёны, никакого толку. Так, хорохоришься только. А я вот решила все отдать красным, — заговорила она решительно. — Остаться в одной становине[13]. Но уж дождусь своего часа — тогда им не поздоровится. Я их, милых, распотешу. — Глаза прищурились, как у злобной рыси, крылья носа затрепетали, вся она была воплощением ненависти. Лукьян с нескрываемым восхищением посмотрел на дочь.

— Что надумала? — после короткой паузы спросил он.

— Заберу все ценное, уеду в Челябинск. Там меня никто не знает. А если кто и знает, не выдаст.

— А может, и мне податься с тобой? Наймусь к новой власти базарную площадь подметать или караулить что-либо. А может, двери открывать перед новыми восподами в лесторане?

— Борода у тебя коротка, — усмехнулась дочь.

— Говорила ведь: не стриги бороду, так нет, не послушался, — вмешалась в разговор Митродора.