Бурелом - [66]

— Господи, прими мой дух на лоно свое!

В тот день от отряда «Святой чаши» остались одни «черепки».

Трагически закончилось сражение у Красного Яра и для Аруна Курбангалеева. Видя, как отдельные части его полка, несмотря на угрозы, стали с оружием в руках переходить на сторону красных партизан, Курбангалеев застрелился на глазах у своих солдат.

В тот день фортуна изменила и Алексею Крапивницкому. После безуспешных атак на отряд Каширина Крапивницкий бежал с жалкими остатками своего эскадрона в горы Южного Урала.

После боя у Красного Яра во время отдыха в избу, где находился Обласов, зашел Фарит. Остановился у дверей и, опустив голову, заявил своему командиру:

— Василь, сади меня каталажка.

— За что?

— Тархан[8] резал.

Обласов поднялся с лавки.

— Ты расскажи толком, что случилось?

— Тархан наша деревня Мадина давно сватал. Большой калым сулил. Мадина не шел, Мадина говорил: «За Фарита пойду, за тебя не пойду, шибко старый». Тархан силой ташшил в свой дом Мадина. Тапир Мадина бабой стал. Когда я узнавал, шибко болел. — Фарит прижал руку к сердцу и с мольбой посмотрел на Обласова. — Что делать? Мадина жалко, себя жалко. Кинжал брал, роту бросал. От тебя свой деревня бежал, ночью тархан резал. Мадина не резал, Мадина шибко ревел, на коленях ползал, сапог мой целовал. Ай-яй, — покачал он сокрушенно головой, — что тапирь делать, не знам. Драчка белым был, глядел, пулемет ни тут ни там. Думал, псе равна пропадайт. Надо Василь помогайт, маленько локтем работал, потом пулемет стрелял, пуля меня не брал. Потом шибко думал, сказал: пойду к Василь, пускай каталажка садит.

— Успокойся. Какая тебе каталажка в походе, — выслушав Фарита, мягко заговорил Василий. — Вот что, посиди пока здесь, а я схожу к товарищу Томину, посоветуюсь насчет тебя.

— Латна, — вздохнув, Фарит опустился на лавку.

Обласов вышел из избы. Рассказал Томину о Фарите. Николай Дмитриевич поднял глаза на Обласова.

— Ты как бы поступил в этом случае?

— Жаль, конечно, парня, в бою он показывает пример остальным, с дисциплиной у него до этого случая все было в порядке. Но то, что он рассказал, — это уголовное преступление. Придется отдать под суд военного трибунала, — закончил Василий.

— Да, — кивнул головой Томин. — Очевидно, мы скоро выйдем на соединение с Красной Армией и тогда окончательно решим судьбу твоего связного. А пока отошли в обоз. — Помолчав, Николай Дмитриевич спросил полушутя:

— Ну а ты по своей «Мадине» не скучаешь?

— Как не скучаю, все мы люди, все человеки.

— Правильно, товарищ комрот, — хлопнув Обласова по плечу, сказал уже с оттенком грусти Томин. — Я свою Анну Ивановну частенько вспоминаю. Ну ничего, придет время — вернемся и мы под родные крыши. А теперь давай поговорим о порядке движения на Кунгур.

Командиры углубились в изучение карты. Обсудив с Томиным предстоящий поход, Обласов вернулся на свою квартиру. Фарит все еще сидел в избе, дожидаясь решения своей судьбы.

— Товарищ Томин разрешил тебе остаться в отряде ездовым в обозе.

— Спасибо, Василь. — Парень долго тряс руку Обласова. — Когда кончайт война, Мадина к себе берем, тебя в гости зовем. Кумыс пьем.

Но мечте Фарита не удалось сбыться. Во время похода тяжелый снаряд противника попал в обоз, где был Фарит. На земле остались разбитые телеги, трупы лошадей, отброшенные взрывной волной тела обозников. Среди них был и Фарит.

В средних числах сентября 1918 года сводный Южно-Уральский отряд партизан под командованием Блюхера, проделав полуторамесячный переход от Белорецка до Кунгура через таежную глухомань, горные кручи Урала, топкие болота возле деревни Тюйно-Озерская, был переформирован в 30-ю дивизию. Василий Обласов получил назначение в 269-й Богоявленский полк.

ГЛАВА 21

У начальника разведывательного отдела штаба Западной армии полковника Строчинского осведомитель номер один был на особом счету. Он принимал его только у себя в квартире.

— Если у входных дверей будут звонить с короткими перерывами три раза, открывай в любое время дня и ночи, — сказал он Глаше.

Человек, который должен так звонить, появлялся редко, но все же Глаша хорошо запомнила его. Это был выше среднего роста, слегка сутулый старик, одетый, как и все рабочие, в изрядно поношенную одежду. У него были тонкие, бескровные губы, острый подбородок, заросший густой щетиной. Взгляд серых колючих глаз из-под нависших бровей был угрюм и недоверчив.

Не снимая головного убора, на котором отчетливо были видны пятна от мазута, он проходил в кабинет хозяина, но долго там не задерживался. И каждый раз при выходе из дома бросал ястребиный взгляд по сторонам улицы, торопливо пересекал ее и исчезал в безлюдном переулке.

Попросив у хозяйки разрешения якобы повидаться с родственницей, недавно приехавшей из деревни, Глаша поспешно направилась в Заречье к сапожнику.

Выслушав ее, Иван Васильевич пожал плечами:

— Кто же это может быть? В железнодорожных мастерских вроде такого нет. Может быть, он с плужного завода? Кепка, говоришь, у него в мазуте?

— Ага, и ватник поношенный.

— Вот что, Глаша. Ты посиди пока у нас, я к ребятам сбегаю, посоветуюсь насчет старика. Похоже, он большая птица, ежели сам Строчинский ведет с ним беседы, да еще у себя дома.