Бунтующий человек. Падение. Изгнание и царство. Записные книжки (1951—1959) - [194]

Письмо от Грина[149]. Каждый раз, когда мне говорят, что я вызываю восхищение как человек, у меня создается такое впечатление, будто я всю свою жизнь лгал.

Для Немезиды. Париж, 9 июля 53 г.

Милостивый государь, я долго не отвечал на ваше любезное письмо. Последние недели пролетели для меня как ветер. Я был тронут вашей симпатией и тем, как вы ее выразили. Мне очень понравился потаенный блеск ваших стихов, их атмосфера «солнца и лагуны». И я рад ощущать, что мы с вами согласны.

Чрезмерность в любви – единственно приемлемая из всех чрезмерностей – дана только святым. А человеческие общества умели проявлять чрезмерность лишь в ненависти. Вот почему им совершенно необходимо внушить непреклонное чувство меры. Чрезмерность, безумие, пропасть – вот тайны и риски для отдельных избранных личностей: об этом надлежит молчать, или, в крайнем случае, на это можно лишь очень отдаленно намекать.

Поэтому вечным истоком является поэзия. Ей надлежит доверить охрану тайн. Что касается нас, пишущих на языке всех людей, мы должны знать, что существует две мудрости, но время от времени надо притворяться, что не ведаем о наивысшей. С наилучшими пожеланиями и сердечными приветствиями.

Я всегда отрицал ложь (я был не способен на нее, даже когда принуждал себя) только потому, что никогда не мог принять одиночества. Но теперь надо принять и одиночество.

Словно кто-то любимый умирает после долгой болезни. И хотя мы ничего не делали, только ждали, у нас осталось такое впечатление, что все это время нас долго били, а потом вдруг нанесли сокрушительный удар.

Некоторым людям требуется больше мужества для обычной уличной драки, чем для того, чтобы стоять на линии огня. Самое тяжелое – это поднять руку на человека и особенно ощущать физическую враждебность другого человека.

В. «Для меня существуют две ценности: нежность и слава».

Ниспослать божественную благодать на B.O.F.[150], или акулу бизнеса – вот это подвиг. А на преступника – слишком просто.

Ван Гог восхищался Милле, Толстым, Сюлли-Прюдомом.

В молодости Толстой поехал за счастьем в Санкт-Петербург. Результат: карты, цыгане, долги и т. д. «Живу совершенно скотски» (Толстой о Толстом, переписка 1879)[151].

Брат Толстого: «у него не было тех недостатков, которые нужны для того, чтобы быть большим писателем» (согласно Тургеневу).

Там же. Переписка, 3 мая 59 г.: «кому я делаю добро? кого люблю? – Никого! И грусти даже, и слез над самим собой нет. И раскаянье холодное…»

Там же. 17 октября 60 г., после смерти брата: «…правда, которую я вынес из 32 лет, есть та, что положение, в которое нас поставил кто-то, есть самый ужасный обман и злодеяние… как только дойдет человек до высшей степени развития… так ему ясно, что все дичь, обман, и что правда, которую все-таки он любит лучше всего, что эта правда ужасна».

Там же. 61 г.: Толстой вызывает Тургенева на дуэль, а тот представляет ему свои извинения.

Там же. 62 г. Обыск у Толстого: полковник читает его дневник. Т. пишет графине Александре Толстой, близкой к императорскому двору: «Счастье мое и этого вашего друга, что меня тут не было, – я бы его убил!» Александра пытается успокоить его, отвечая: «Будьте милосердны». «В сущности, нет ничего более безжалостного, как несправедливо обиженный человек, твердо сознающий свою невинность».

62 г. Встреча с Софьей Берс: «Я влюблен, как не верил, чтобы можно было любить. Я сумасшедший, я застрелюсь, ежели это так продолжится…»

65 г. «Я очень рад, что вы любите мою жену, хотя я ее и меньше люблю моего романа, а все-таки, вы знаете – жена».

См. с. 285. О замысле образа Андрея Болконского в «Войне и мире».

65 г. О рассказе Тургенева, который ему не понравился: «Личное, субъективное хорошо только тогда, когда оно полно жизни и страсти, а тут субъективность, полная безжизненного страдания» (применить к Рильке, Кафке и т. д.).

65 г. Его безразличие к политике – постоянное – и упорное. «…а мне совершенно все равно, кто бы ни душил поляков».

В 50 лет он будет по-прежнему утверждать, что не надо читать газет (с. 405).

69 г. Открывает Шопенгауэра – с восхищением.

70 г. Бессонница.

71 г. О смерти одного друга. Не столько печалится, сколько, скорее, «завидует»[152].

72 г. Страхову. «Но бросьте развратную журнальную деятельность».

См. с. 320. Восходящая волна, высшей точкой которой был Пушкин, а себя Толстой видит в нисходящем ее движении.

72 г. «Скука у меня бывает редко, но я ее очень радостно встречаю. Она всегда предвестница большой умственной энергии».

73 г. Другу. «Не живите в Москве. Для людей, которым предстоит упорный умственный труд, есть две опасности: журналистика и разговоры».

См. с. 366. О пустыне и первобытной жизни.

76 г. Доживать жизнь без уважения к ней – мучительно.

77 г. «Без религии жить нельзя, а верить не можем».

78 г. Он молился каждый день, чтобы ему даровали «спокойствия в работе». Увы!

См. с. 396. Против прогресса.

Они предпочитают ненависть, от нее они становятся меланхоличными и растроганными, даже сентиментальными. В каждом произведении можно измерить заключенные в нем суммы ненависти и любви, и нам придется смириться с нашей эпохой.