Бункер - [7]

— Ладно.

Я подошел к Цвике, разбиравшемуся в своих любовных делах.

— Я приемник возьму. Слышишь?

Я взял приемник, надел пояс с полными обоймами, зарядил автомат и пошел к воротам.

Небо из голубого стало палевым, и дымные полосы облаков сложились в странный узор, напоминающий отпечаток гигантской человеческой пятерни. Мне четко видны фаланги всех пальцев и даже сплетение линий на ладони. Я посмотрел на свою правую руку и вспомнил, как когда-то мне гадала цыганка. Она объяснила, что по количеству складок на внутренней стороне запястья можно определить, сколько лет человеку суждено жить. Надо только вытянуть руку и согнуть ладонь. Каждая складка — 25 лет. Я согнул ладонь. На левой руке получилось две с половиной складки, а на правой — три. Если цыганка не соврала, то в любом случае мне осталось прожить еще с полжизни. Я проделал этот номер еще несколько раз, но получилось меньше — на обеих руках образовалось всего по две складки.

С заходом солнца появилась разная живность, которая радостно приветствовала наступление ночной свежести. Я уже давно заметил, что в Израиле нет сумерек — темнота обрушивается сразу, как обвал. Где-то высоко над головой шелестели невидимые птицы. Одна кричала что-то вроде «у-ду-ду-ду-ду», другая — «тиль-ти-ти-тиль». Некоторое время они оживленно перекликались, а потом и «ду-ду», и «ти-тиль» куда-то улетели.

Даже птичий говор здесь похож на иврит. Я бы не удивился, услышав, что они кричат «кум-кум»[12] или «галь-галь»[13], «пар-пар»[14], «хен-хен»[15], «тус-тус»[16], «буль-буль»[17]. Есть даже певчая птичка, которую так и зовут — «буль-буль».

Я включил радио, и сразу — тр-р-р-р-р-р-р! тс-с-с-с-с! — затрещали, зацыкали легионы сверчков. Они были возмущены тем, что мне недостаточно их музыки.

Из палатки вышел Ури, открыл капот пикапа и начал подсоединять электропровод. В палатке зажегся свет. Потом вышел Цвика и, спросив у меня, как дела, помочился на ворота, стараясь попасть в один из прутьев. Застегнув штаны, он посмотрел на звезды и спросил:

— Пароль на сегодня знаешь?

— Нет.

Цвика покрутил головой.

— «Костюм на Пурим». Запомнил?

— Да.

— А что будешь делать, если человек идет и пароль не говорит?

— Стрелять буду.

— Куда?

— Да хватит тебе, Цвика! Что я, первый день в армии?

— Я тебя проинструктировать должен, понял? Если что случится, первым отвечаю я.

— Ну, давай, инструктируй.

— Так, значит, вначале стреляешь в воздух. Понял? Если он не останавливается, стреляешь по ногам…

— А если он ползет?

Цвика на минуту задумывается.

— Все равно, вначале — по ногам. Как в инструкции. А потом — по корпусу.

— По чему?

— Ну, в грудь, понял? Убить!

— Убить?

— Да.

— Ладно, убью.

— В порядке. Тебя кто сменяет?

— Цион.

— Вы тут смотрите в оба, а то проверка может быть. Если меня спросят, скажешь, на базе крутится. Понял?

— Понял.

Цвика ушел. Из палатки доносятся голоса спорящих картежников. Потом все залезают в пикап и отправляются ужинать. Тихо. Даже сверчки замолкают, словно прислушиваясь к чему-то. Над темным силуэтом палатки кружится летучая мышь — странная помесь ласточки и лягушки. Она описывает круг за кругом, задевая крыльями брезент и противно попискивая. Рядом на стуле бубнит транзистор, но, как и все прошлые ночи, я слышу только один голос — голос пустыни. Под этими звездами на меня вдруг накатывает чувство полной бездомности и до того страшной неприкаянности, что хочется плакать. Так, верно, чувствовал себя самый первый человек — нагое и дикое существо, еще не умевшее надеяться, верить и любить.

По шоссе с нарастающим ревом пролетали военные «джипы», и в темноте казалось, что это — гоночный марафон, на котором по кругу проносятся одни и те же машины. Потом со стороны базы по горизонту полоснул мутный луч, послышалось тарахтенье мотора и чьи-то голоса. Машина начала тормозить и, переваливаясь на откосе, свернула к палатке. Фары облили меня светом, и я зажмурился.

— Стой! — закричал я. — Гаси свет!

Свет погас, и с машины спрыгнули двое.

— Пароль! — крикнул я тем же дурным голосом.

— Чемпион Израиля по шеш-беш! — засмеялись из темноты, и я узнал голос Эзры. Вторым был Цион, который привез мне ужин. Шофер попил воды из цистерны и уехал.

— А остальные где? — спросил я Эзру.

— В кино пошли.

— А чего же ты не пошел?

— А чего идти-то? — зевнул Эзра. — Я этот фильм уже три раза видел. Одно старье привозят.

Цион извинился, что не раздобыл чая, и сменил меня на посту. В палатке была полная темень, поэтому уж лучше было есть под открытым небом. Я сел на стул у ворот и начал жевать холодную яичницу, заедая ее помидором. Потом съел кусок хлеба с сыром, напился воды и нырнул в палатку. Только я начал снимать ботинки, как из-под самых ног шмыгнула мышь, а за ней — другая. Я залез в спальник не раздеваясь и еще накрылся сверху одеялом.

Эзра тоже лег, подтянул к себе телефон и начал звонить на коммутатор. Чертыхаясь, он набирал номер до тех пор, пока не дозвонился. Рути на месте не было, она, наверно, гуляла с нашим Цвикой. Другую телефонистку звали Мазаль, и Эзра начал объяснять ей, что он — товарищ Цвики и что его, Эзру, все девушки очень любят, потому что у него всегда есть деньги. Дальше потянулся один из разговоров.