Бункер - [18]

Монолог Циона прерывает появление Цахи.

— Кто завтракать едет? — весело кричит он.

— Хватит тебе орать! — высовывается из мешка Цвика. — Спать хотим!

— Я поеду.

— Этим лентяям ничего из столовой не привози, понял? — Цахи шлепает меня по спине жирной ладонью. — Пусть худеют! — и хохочет.

После завтрака оказывается, что у пикапа полетела ось, а наш «джип» приедет только через час. Узнав об этом, я захожу в офицерский сортир и иду поболтать с доктором.

Он сидит в своем кабинете в одних трусах и читает приложение к пятничному выпуску газеты «Маарив».

— A-а, земляк, Шаббат шалом! — радуется доктор. — Сейчас чайку соорудим! А то, может, спиритус вини желаете, а? Что, с утра не пьете? И правильно, я вот тоже не могу — сердце не позволяет, а раньше, бывало… Ах, что там говорить, что было, то было!

Он помешивает в стакане крепкий чай и рассматривает меня через очки-колеса.

— Так как думаете, война будет?

— Надеюсь, что нет. А вы?

— Будет. Как мы себя ни уговариваем, что, мол, с Египтом перемирие, Иордания держит нейтралитет, в Иране — хаос, а я думаю, что против нас они всегда сговорятся.

— Я не верю. И потом, наша армия — самая сильная на Ближнем Востоке.

— Красная армия всех сильней! — фальшиво пропел доктор, и мы оба засмеялись. Он отхлебнул из стакана и почесал колено. — Армия разрушается, как и все остальное.

— Но ведь все говорят, что во время войны…

— Во время войны — да! А между войнами? И если между войнами в армии — бардак, что будет на войне? Чудо? Вы верите в чудеса? Я больше не верю!

— А во что вы верите?

— В дружбу. Да, да, не смейтесь. В Израиле солдаты сражаются не за Отечество. Тут и слов-то таких не употребляют, и на знамени «За Родину!» не пишут. Вот, мой товарищ в бой идет. Я его по резерву десять лет знаю и всех офицеров — тоже. Так что же, он пойдет, а я нет?

Доктор снял очки.

— Я в Риме был, когда в Йом-Кипур война началась. Так в аэропорту очередь была — 800 офицеров. Дрались за право первыми вернуться и идти на фронт! Вначале только летчиков брали. Я, врач, еле пролез: знакомый генерал за меня похлопотал. А в Лоде нас уже с формами ждали, мы там же переодевались — и на фронт. Знаете, когда в полк приехал, мне прямо-таки легче стало. А ведь даже семью не видел — сразу к ребятам! Вот так-то, земляк!

В дверь постучали. Доктор обернулся.

— Открыто!

Вошел фельдшер-аргентинец, сказал, что в столовой опять плохо вымыли посуду. Доктор выругался; вначале на иврите, потом по-русски.

— Ну, я им покажу! Я им за такие дела неделю внутри сделаю[28]! Дай мне халат! Вы извините, земляк, не знаю имени-отчества.

— Просто Лева, — жму пухлую докторову руку.

— А меня Аркадий. Аркадий Самуилович по-старому. Ей-Богу, Лева, заходите, а то я тут и по-русски разучусь говорить.

— А как же Бабель?

Доктор гулко хохочет и шутливо грозит мне пальцем.

— А вы зубастый, а?

В палатке Арваам, Шуки и Ури уже режутся в «реми», a нагрянувший Шауль взывает к сознательности Эзры, стоя у его койки.

— Эзра, прими этот грузовик!

— Не приму.

— Я с тобой как с человеком, а ты…

— А, пошел ты…

— Заткнись, сука! Я тебе — не товарищ!

— Да у меня и нет таких товарищей!

— Ты у меня домой не уедешь, понял? Под суд пойдешь!

— А я твою мать…

— Я тебя последний раз спрашиваю, ты идешь работать?

— А я не хочу работать. Н-е х-о-ч-у! Понял?

Вспотевший Шауль выскакивает из палатки и мчится на базу.

— Сейчас мем-цадиков[29] приведет! — пророчески заявляет Авраам.

— Никого он не приведет, — возражает Ури и отпивает из канистры. — Слышь, Эзра, двигай лучше к нам. Мы сейчас из толстого еще пару сотен вытрясем!

Шуки перемешивает костяшки и выстраивает их столбиками.

— Пас!

— Куда ты пятерку суешь?

— А куда мне ее, в задницу тебе засунуть?

Цион отрывается от молитвенника и укоризненно смотрит на троицу.

— Ай-яй-яй, а в азартные игры играть — грех! Да еще в Шаббат! Бог все видит!

Ури торжественно выкладывает сразу четыре комбинации и кричит Циону:

— Так пусть Бог отвернется! Шуки, гони еще 100 лир!

Ури достает из кармана рубашки тонкую пачку денег, бережно вкладывает туда две новенькие бумажки и еще раз пересчитывает. При этом он медленно шевелит губами и после каждой сотни рисует на песке черточку.

В следующую субботу я уже буду дома.

Ты решил?..

Мухи…

Откуда здесь столько мух? И как только они в такую жару не дохнут?

Буду дома. «Мне хочется домой, в огромность квартиры, наводящей грусть. Войду, сниму пальто, опомнюсь…»

Я в Израиле ни разу пальто не носил.

Наводящий грусть…

— Кто там?

— Это я!

— Левушка!.. Решил?

— …Брось, Авраам, — уговаривает Шуки. — Цион тебя не трогает, и ты к нему не лезь!

— Не трогает?! — взвивается Авраам. — Пусть и не суется со своим Богом! Плевать я хотел на Шаббат: хочу играть — и играю! Хватит с меня, понятно? Я у родителей в Эрэв-Шаббат только телевизор включу — уже соседи идут, у нас полный дом верующих. Ты, говорят, не можешь телевизор потише сделать? А я назло — еще громче врубаю! Я у себя дома! Что хочу, то и делаю!

Странно, если я открываю глаза, то разговоры проходят передо мной, как газетный текст, я их не столько слышу, сколько вижу. А если закрыть глаза, то голоса отдаляются и тускнеют, забиваемые всякими мыслями.