Бумеранг - [74]

Конечно, мы все радовались за Наматжиру, — продолжал пастор Альбрехт. — А он, вместо того чтобы купить себе скот, не послушал моих советов, приобрел автомашину. Остальные аборигены станции, как увидели, что он разбогател, тоже все захотели писать картины. Про животноводство забыли, сувениры забросили. Я пытался их вразумить, а они в ответ: «Почему я не могу рисовать, если Альберт может!» Конечно, большинство постепенно остыли, но человек пять-шесть не сдавались. Представьте себе мое удивление, когда искусствоведы сказали, что они немногим уступают Наматжире. Теперь пятнадцать человек из Германсбурга стали художниками, причем жены двоих из них тоже рисуют. Получают за свои акварели от пяти до десяти фунтов. Наматжире платят и пятьдесят, и шестьдесят. Работают они очень прилежно, и в год получается немалая сумма.

— Я слышал, будто Наматжира зарабатывает четыре-пять тысяч фунтов в год? — перебил я его; мне хотелось проверить эту цифру.

— Вполне возможно. Но точно никто этого не знает, даже сам Наматжира; он тратит деньги и не ведет им счета. После войны, когда спрос на его картины особенно вырос, Управление по делам аборигенов учредило своего рода совет, который должен был помочь Наматжире вести дела, следить, чтобы его не обманули скупщики картин. В совет вошли чиновник управления, художник Баттерби и я. Мы установили минимальную цену за картину и контролировали сбыт. Пытались уговорить Наматжиру употреблять деньги с толком, но у него на этот счет было свое мнение. Сначала все шло хорошо, а потом он стал сдавать нам все меньше картин. Что же вы думаете: он предпочел продавать в Алис-Спрингс по более низкой цене. Непонятно, да? Это Наматжира так протестовал против того, что с него брали налоги. Аборигены, как вы знаете, лишены гражданских прав, но налоги они должны платить. Раньше осложнений не возникало, потому что заработки аборигенов никогда не достигали облагаемого минимума. А тут совет часть денег удерживал в уплату налогов. С этим Наматжира не хотел мириться. Конечно, случалось, что совет не сразу выплачивал ему деньги за проданные картины. А в Алис-Спрингсе он получал деньги немедленно, и никто не мог контролировать его заработок. Остальные художники-аборигены следуют его примеру. Перекупщики, конечно, рады, они потом сбывают картины за двойную цену. Принят закон, который запрещает неправомочным лицам продавать произведения искусства аборигенов. Но как следить за соблюдением закона, если Наматжира с коллегами сами его всячески обходят?

Однако это не главная из проблем, которые возникла с появлением этой группы художников. Чтобы легче сбывать свои картины и по своему усмотрению тратить деньги, Наматжира и его друзья несколько лет назад покинули миссию и поселились возле Алис-Спрингса. Спиртное купить трудно, все-таки контроль строгий, но они завели себе приятелей среди белых, и все деньги идут на кино, консервы, лакомства, автомобили. Иногда уходят в пустыню, живут там, как дикари. Большинство, конечно, женаты и берут с собой в такие путешествия семью. Дети в школу не ходят, родичи не работают, живут на доходы художников. А те не возражают; по здешнему обычаю, они обязаны помогать даже очень далеким родственникам. Наматжире нравится роль заправилы в этой компании. Хоть бы они еще не вмешивались в жизнь тех, кто остался в миссионерской станции, так нет — время от времени наведываются в Германсбург и сманивают оттуда аборигенов с собой в город погулять.

Разумеется, это скверно влияет на мораль и трудолюбие. А что мы можем поделать? По-моему, было бы лучше для всех сторон и для самих художников, если бы никогда не был открыт талант Наматжиры. Но попробуй заяви об этом во всеуслышание — в Мельбурне, Аделаиде, Сиднее такой шум поднимут! Да вы убедитесь сами, навестите эту компанию. Они обычно разбивают лагерь в зарослях за железнодорожной станцией.

На указанном месте я застал человек тридцать. Они лежали вповалку вокруг грузовика и легковой машины, к которой был прицеплен фургон. Спят, что ли? Однако, когда я подошел ближе, меня, приветливо улыбаясь, окликнул небритый мужчина в пальто:

— Хотите хорошую картину? Всего двадцать фунтов.

— Можно взглянуть? — спросил я.

— Погодите немного, она еще не готова.

Кивком он указал на группу деревьев, до которых было метров пятьдесят. Приглядевшись, я увидел там сидящего на земле человека. Он писал картину. Это и был Альберт Наматжира. Плечистый, суровое лицо, одет в грязное пальто, которое ночью было бы очень кстати, но производило странное впечатление в тридцатиградусную жару. Наматжира вежливо предложил мне сесть и продолжал писать. Картина изображала большой эвкалипт на фоне рыжеватых скал. Сколько я ни смотрел вокруг, нигде не мог заметить ни дерева, ни скал, которые молниеносно возникали на бумаге. Я спросил, где он взял этот сюжет.

— В Германсбурге, — ответил Наматжира, не отрывая глаз от работы, и рассмеялся. — Могу сколько угодно нарисовать.

Через пять минут акварель была готова, но так как я отказался покупать, художник подозвал одного из своих приятелей. Не глядя на картину, тот свернул ее в трубку, сунул под мышку и покатил на машине в Алис-Спрингс. Очень скоро он вернулся с полным кузовом продуктов. Продал произведение искусства за двадцать фунтов и все деньги тут же истратил.