Бульварное чтиво - [7]

Софья Львовна тяжело задышала, будто уже тащила эти мешки. Затем поправила колыхающиеся полушария, съевшие столовое серебро. Они выглядели так заманчиво, что не коснуться их — простительно было бы лишь безрукому или слепому.

— Позвольте, я помогу! — Ряхин дотронулся до святого и тут же был пристыжен.

— Что вы, ей богу! Люди кругом!

Карл Яковлевич не пользовался успехом у прекрасного пола. Женщины игнорировали приземистого, с чахоточным дыханием кавалера, смахивающего на закипающий чайник. Если о ком-то говорят, что человек родился в рубашке, то можно смело сказать: Ряхин родился в больничной пижаме. Постоянно ноя и жалуясь на самочувствие, он утомил всех сотрудников. При встрече они шарахались от него, как черти от ладана. Всеми силами Ряхин старался вызывать у коллег сострадание, придумывал себе новые неизлечимые болезни. Когда ему удавалось подловить в коридоре учреждения кого-нибудь, он извлекал из папки рентгеновские снимки или медицинскую книжку и подробно объяснял, что и где у него сгнило, прохудилось или потекло. Особенно раздражала его показная набожность. На рабочем месте Ряхина пылилась икона. Он при всех лобызал ее, вымаливая здоровья. Когда никого не было — денег, золота, бриллиантов.

На другом конце стола шла увлекательная дискуссия:

— Знаете, Сигизмунд Казимирыч, негры, как и цыгане, — народ бестолковый и в сущности никчемный: жулики и дармоеды!

— Позвольте не согласиться, Петр Ильич! А как же джаз, романсы? Это же культура! — Сигизмунд Казимирыч вытер губы салфеткой, скомкал ее и бросил под стол. — О, этот волшебный баритон Луи Армстронга…

Сигизмунд Казимирович Шклярский, гладко выбритый господин в строгом темно-зеленом костюме, в рабочее время разгадывал кроссворды. Прослыв эрудитом, он испытывал острую необходимость блеснуть знаниями. Его собеседник — Петр Ильич Семибородов — единственный из присутствующих, кто не имел отношения к вышеуказанному фонду. По специальности он был врачом, если точнее — проктологом. Семибородов смотрел на жизнь через анальное отверстие и всегда находил в ней изъяны. Выглядел он безукоризненно, немного на старинный манер: по жилетке сбегала золотая цепочка от часов. Пиджак от известного портного, рубашка с воротничком стоечкой и галстук «бабочка» подчеркивали фамильное благородство. Семибородов всегда благоухал. Бывает такое — всю жизнь человек ковыряется в чужих задницах, а пахнет дорогими духами. Петр Ильич готов был слушать Шклярского, но собственные знания рвались наружу.

— Армстронг? Сын потаскухи и поденщика! Продудел всю жизнь. Таких звезд, как он, в любом похоронном оркестре предостаточно! И сыграют, и прохрипят не хуже. Уж поверьте на слово!

— А театр «Ромен»? — не унимался Шклярский.

Семибородов скептично глянул на собеседника.

— Знавал я одну гримершу. Она рассказывала, как руководитель труппы отбирал у артистов расчески, помаду и прочую мелочевку, стянутую у стилистов! Паскудный народец, доложу я вам, способный только на воровство, торговлю наркотиками и лицедейство. Назовите мне из цыган хоть одного математика, художника или, на худой конец, пиита, коих развелось в последнее время, как собак нерезаных! — Семибородов ткнул вилкой в покрытый слизью грибок. — Неуловимый, сука, как сперматозоид!

— Роб Гонсалвес! Великолепный мастер кисти. Его картины…

Семибородов не дал Шклярскому развить тему.

— Перестаньте юродствовать, он такой же цыган, как я — великий Чайковский! Если в его жилах и течет капля вольной крови, то в реальности это человек цивилизованного образа мышления, ничего не имеющий общего с пестрой толпой, гадающей на вокзальных площадях и в подземных переходах!

— Ну, знаете! С вами невозможно разговаривать! — Сигизмунд Казимирыч вспыхнул, но тут же остыл. — А что вы, Петр Ильич, скажете относительно Христа?

— А ничего! Как вы относитесь к Деду Морозу? Это такой добрый старичок, раздающий подарки детям. Подарки, оплаченные их родителями! Если стянуть с него красный балахон и оторвать ватную бороду, то обнаружится, что под ними скрывается слесарь из соседнего дома или ваш ближайший родственник! Христос, по сути, из той же оперы. От его имени церковь дарит иллюзорные надежды на загробную жизнь и ничего более. Взамен же требует поклонения, почитания и пожертвования, кои расходуются на сытную жизнь облаченных в рясы дармоедов. У каждого из нас свое видение мира. У многих оно состоит в вере в некую всемогущую сущность, наличие которой недоказуемо. Люди обращаются к ней посредством молитв, хотя она, эта сущность, всего лишь в их сознании. Нет бога иного, не было никогда и не будет, кроме разума. Только он способен родить жутких чудовищ, доказать их существование и тут же все опровергнуть, приведя веские аргументы. Поклонения он не требует, а вот ублажать чтением книг и размышлениями — его надобно. И чем больше знаний подаришь ему, тем сильнее он станет. А с сильным богом любой узел можно распутать или завязать.

Богохульство вызвало у Шклярского обильное потоотделение. Он побледнел и почувствовал себя дурно.

— Но ведь церковь призывает к порядочности, к внутренней культуре и любви к ближнему!