Бульварное чтиво - [3]

— За машиной пошли. Сбросят трупы в речку — и концы в воду. — Бурбулис потряс Гофмана за плечо. — Пойдем наверх, я чайком разжился.

Чекист не сводил бессмысленный взгляд с убитых.

— Что ты около них танцуешь, или панихиду решил справить?

Смех латыша вывел Гофмана из равновесия. Притаившаяся в душе ненависть к ошалевшему от вседозволенности человеку искала выход. Начальник отдела расстегнул кобуру. Глухой выстрел оборвал никчемный вопрос. Бурбулис выкатил удивленные глаза, повалился к ногам Гофмана. Послышались торопливые шаги.

Гофман развернулся. Бравые морячки застыли в дверях и не понимали, что стряслось. Начальник отдела без заминки разрядил в них барабан, перешагнул через вздрагивающие в агонии тела и поднялся по лестнице. Во дворе выхлопной трубой чадил «Магирус». Водитель тряпкой усердно драил выпуклые фары. Заметив начальника, он приветственно кивнул.

— Доброе утро, Яков Львович! Куда поедем?

— Подкинь до дома. — Гофман кое-как втиснулся в кабину.

Все-таки высокие потолки однозначно лучше, чем низкие! Под ними легче дышится, да и вообще. Гофман скинул кожанку, вытащил наган. Барабан был пуст. Патроны чекист дома не держал, а возвращаться в отдел не хотелось. Он обрезал шелковый шнурок у портьеры, проверил его на прочность и связал петлю. Допив остатки спирта, поставил на стол кривоногий стул, забрался, стянул колпак, прикрывающий крюк, на котором висела люстра. Стул из-под него выскочил и спрыгнул на пол.

Что ни говори, а даже в таком щекотливом деле высокие потолки выглядят предпочтительнее!

Подари мне лунный камень

Над озябшим городом нависло матовое декабрьское небо. Еле заметным пятном расплывалось потерявшее контуры полуденное Солнце. Создавалось ощущение, что оно норовило улизнуть и дожидалось подходящего случая. Все вокруг вымерло; из вытяжных труб выползал истерзанный жидкий дымок. По дороге изредка проносились одинокие механические скакуны. Из их черных, закопченных ноздрей вырывались струи едкого дыма и растворялись в морозном воздухе. Резиновые копыта, подкованные многочисленными шипами, издавали неприятный, по-змеиному шипящий звук. Неизвестно чего испугавшись, со скелетированного клена слетела ворона. Зычно каркая, она полетела на юг. От взмаха поседевших крыл с веток осыпался иней. Улица еще некоторое время оставалась безлюдной. Хлопнула входная дверь, выпустив на свободу облако пара, — в подъезде, напоминая гейзеры, тонкими струями фонтанировали батареи. Сквозь паровую завесу просматривался силуэт женской фигуры, на ходу запахивающий пальто. То подгоняемая озверевшим мужем домохозяйка рванула в булочную. Превысив скорость, она поскользнулась, взмахнула руками и упала. Злорадно завизжали навьюченные ранцами школьники. Вскоре они забыли про тётку, развалившуюся на тротуаре, и стали бросаться снежками. Затем, поправив съехавшие набекрень шапки, разбежались кто куда. И снова на улице восторжествовало глухонемое царство зимы!

Незаметно день клонился к вечеру, сгущались сумерки. В пятиэтажных небоскребах беспорядочно вспыхивали окна. На улицах появился возвращающийся с работы народ. Покачиваясь, шумной гурьбой шли работяги. Их проспиртованное дыхание добавляло в аромат зимы каплю русского духа. Торопливо семенили работницы городских учреждений. А как же им не торопиться, если дома ждут умирающие от голода дети, мужья, кошки и попугайчики! Медленно, вразвалочку фланировали пенсионерки. Объемные как танкеры, они никуда не спешили. Да и куда им, собственно, спешить? Век прожит, ноги болят, руки не гнутся, голова не работает. Прогуляются на ночь глядя и — домой, к телевизорам, смотреть очередную белиберду от Малахова.

Лампадками зажигались фонари. Вокруг них мошкарой вились незаметные доселе снежинки. Днем их было не видно, или на них просто не обращали внимания. В парке показались приверженцы здорового образа жизни. Встав на лыжи, они грациозно, в замедленном темпе переставляли свои удлиненные деревяшками ноги. Смотришь на них и размышляешь, куда бегут: от инфаркта, или — к нему? Сразу и не поймешь. Ничего, врачи разберутся в причинах остановки сердца. Ширк-ширк, ширк-ширк скользили по проторенной лыжне люди в спортивных шапочках и исчезали в темноте.

Вот и — ночь! Завыл в водосточных трубах ветер, погнал волчьей стаей поземку по снежному насту. Спрятались за тучками-невидимками звезды, прихватив с собой рогатого ухажера. А дома благодать! Лежишь под одеялом, читаешь книжку и незаметно погружаешься в дрему. Недочитанный роман валится из рук, а его герои прячутся под подушку.

Сны зимой фееричные, не то что летом, когда простыня липнет к спине и тяжело дышать от духоты. На подсознание влияет еще приближение Нового года. Потому и сны эти цветные и беззаботные. Если, конечно, спящего не терзают болезни или душевные хвори. Ревность, например. Такие дела вообще способны породить бессонницу! Они не касаются только стариков, хотя как знать! Встречаются такие «динозавры», которые до гробовой доски только и думают об аморальном. Знавал и я такого любвеобильного дедушку. Собственно, о нем я вам и расскажу.

На первом этаже дома № 5, что по улице «Пионеров-героев», проживал некий дядя Лева. Дядей его назвать можно было с натяжкой, так как ему давно стукнуло восемьдесят с гаком. Но, судя по числу старух, навещавших его, он пребывал еще в самом соку. Старушки менялись часто, и так же часто между ними вспыхивали ссоры, доходящие до рукоприкладства. Вы когда-нибудь видели дерущихся старушек? Нет? Вы много потеряли! Весьма занимательное зрелище! Битва начиналась со словесных перепалок. Добропорядочные с виду бабульки вдруг начинали называть друг друга представительницами древнейшей профессии в простонародном варианте, прошмандовками и всякими другими ласковыми словами. Доведя себя до кондиции, они бросались врукопашную. Их агрессии могли бы позавидовать обожравшиеся мухоморов викинги или хладнокровные самураи. Оренбургские платки сползали на разрумяненные морозом лица, трещали цигейковые воротники, в больных ногах просыпалась неведомая сила, и старушки демонстрировали приемы карате. Пинали, честно говоря, не очень высоко и не очень сильно. После удара бабушки-ниндзя не могли удержаться на ногах, и борьба переходила в партер. За соревнованием из-за шторы следил главный приз — дядя Лева. Ему льстило повышенное внимание слабого пола. Он курил, крутил в пальцах спичечный коробок и недовольно покачивал головой. Кажется, что некоторые удары дерущихся расстраивали его: он бы врезал не так и врезал бы посильнее. Но что об этом говорить, дрался-то не он! Бабушки к тому времени глубоко дышали, развалившись в сугробе. Словно из лопнувших труб, из беззубых ртов вырывался пар. Случайные прохожие помогали соперницам подняться, и те расходились по домам, на ходу посылая неизвестно кому проклятия: то ли дяде Леве, то ли конкурентке.