Бульвар - [29]

Шрифт
Интервал

Амур нашел рюмки, подал одну мне.

— Нет, спасибо, — отмахнулся я. — Мне еще на сцену выходить, да и после репетиции запись на ра­дио. Язык будет заплетаться.

— Да брось ты! Сцена — ерунда, не привыкать. А в эфире даже лучше будешь говорить, чем трез­вый, — предложил Амур.

— Честно, не выпендриваюсь. Сцену осилю, но на радио десять страниц текста — их выговаривать надо. Спрятаться не за кого. Один на один с микро­фоном, — отнекивался я.

— Что ж, наше дело предложить, — сразу согла­сился Амур и обратился к Салевичу:

— Будешь?

— Ты ж знаешь, что водку я не пью, пиво с удо­вольствием, — сказал Салевич.

— Это ты будешь сам себе покупать. Здесь не рес­торан, Михайлович! — подал рюмку Ветрову.

— Будь что будет. Актеры тоже люди. За нас! — сказал Ветров и выпил.

У меня после репетиции действительно запись на радио и десять страниц текста. Но, честно го­воря, это была не основная причина моего отказа. Я наконец-то начал чувствовать внутреннее состояние своего героя. Но еще пока слабо, неуверенно, и я всеми чувствами старался втянуть его в себя, запом­нить. Это нужно было делать сейчас: в эти минуты, секунды, в эти мгновения. Потом будет поздно. Как нежданный звук, который резко возник — и его уже нет. Не остался в памяти, не запомнился. Я ходил, я что-то говорил, у кого-то что-то спрашивал и кому- то отвечал. Я смеялся и шутил, но во всем этом был уже не я. Через секунду я не помнил то, что только что говорил, не слышал, что делал, что происходи­ло вокруг меня. Я исчез как зернышко в почве, кото­рое начинало давать жизнь новому колосу. В почве моей души медленно прорастал тот, кто так долго не хотел появляться. Я боялся растерять это чувство или, не дай Бог, совсем утратить.

Последний час репетиции прошел спокойно: ника­кой ругани, никакой грубости по отношению друг к другу. Мои чувства меня не обманули. Сценическое пространство, по которому я двигался — а это был уже совсем не я — и где звучало мое слово и дыхание согревало близких, понемногу представлялось мне другим миром; деревянный пол под моими ногами превратился в песок, траву, камень; кулисы — в не­тронутую глухомань пущ и боров; темный пыльный задник светился звездами далекой старины. А глав­ное — чувство. О, это хмельное, чуть ли не первой влюбленности, святое чувство не самого себя!

Это заметил и Андрон. Орбиту, которую я для себя обозначил и по которой с осторожностью хищ­ника подбирался до решающего прыжка, он не нару­шил ни звуком, ни жестом. Андрон сам превратил­ся в охотника, добычей для которого был я, точнее, мой результат. И он ждал его, затаив дыхание, со страхом, с надеждой. Он молился на этот результат. Он молился на меня. Ведь только я, и никто другой, мог сейчас его показать и тем самым вознести на крыльях признания Андрона как режиссера, утвердить его профессионализм работы с актерами. Андрон молился на меня.

Я был Богом!

Ровно в четырнадцать часов Андрон объявил:

— Репетиция закончилась. Вечером работаем по расписанию. Прошу не опаздывать, — и обратился ко мне: — Александр Анатольевич, вас попрошу на минуту задержаться.

«Ну вот и началось выяснение отношений», — по­думал я. Сначала хотел повернутся и уйти: рабочее время закончилось. Только это совсем уж неуважительно было по отношению к режиссеру. Подошел к Андрону, который стоял в зале возле самой сцены.

— Тебе мое отдельное спасибо, — и Андрон протянул мне руку.

— Это мстительная шутка? — смутился я от та­кой неожиданности.

— Самая искренняя правда, — без всякой усмеш­ки ответил Андрон. — Наконец произошло. Ты по­чувствовал свой уверенный шаг, и я знаю, дальше ничто тебя не собьет. Спасибо.

Мы пожали друг другу руки. Несколько пар удив­ленных глаз заинтересованно наблюдали за нами из-за кулис.


***

Запись на радио задерживалась. Сорок минут ин­женеры не могли настроить аппаратуру: фонило, звенело, шел какой-то побочный шум. Инженеры ру­гались.

Так случалось не раз. Записывающая аппаратура старая - ей давно пора на свалку. Но выкинуть - это не купить новую. А вот купить - вопрос прак­тически неразрешимый. «Мани, мани, мани!» - как поется в песне из фильма «Кабаре».

Актеры тратили время впустую. Актерское время всегда кому-то подчинено: режиссеру, директору, помрежу, балетмейстеру и др. Актер — подчиненный!

Наконец подали знак, что можно работать.

Я закрылся в маленькой студии, куда не проникал ни один посторонний звук, сел перед микрофо­ном. Я любил эту мертвую тишину студии. Из аппа­ратной прозвучала команда режиссера:

— Пожалуйста, на пробу.

Я прочитал несколько фраз из текста.

— Прекрасно, будем писать, — режиссерский го­лос из аппаратной. — Начали!

— Земля под белыми крыльями, — зазвучал мой голос в микрофон.


***

Лина позвонила через несколько дней. Сказала, что вынуждена была срочно вернуться домой: заболела дочь. Узнала про это, когда позвонила после института домой, и так спешила, что не смогла меня предупредить.

Не знаю, почему, но я ей не поверил. Она поступа­ла так уже не раз. Да я не очень по этому поводу пе­реживал.

На Линин звонок ответил обычно: все, что ни де­лается, — к лучшему. Будешь в Минске — заходи.


***


Рекомендуем почитать
Америго

Прямо в центре небольшого города растет бесконечный Лес, на который никто не обращает внимания. В Лесу живет загадочная принцесса, которая не умеет читать и считать, но зато умеет быстро бегать, запасать грибы на зиму и останавливать время. Глубоко на дне Океана покоятся гигантские дома из стекла, но знает о них только один одаренный мальчик, навечно запертый в своей комнате честолюбивой матерью. В городском управлении коридоры длиннее любой улицы, и по ним идут занятые люди в костюмах, несущие с собой бессмысленные законы.


Возвращение

Проснувшись рано утром Том Андерс осознал, что его жизнь – это всего-лишь иллюзия. Вокруг пустые, незнакомые лица, а грань между сном и реальностью окончательно размыта. Он пытается вспомнить самого себя, старается найти дорогу домой, но все сильнее проваливается в пучину безысходности и абсурда.


Тельце

Творится мир, что-то двигается. «Тельце» – это мистический бытовой гиперреализм, возможность взглянуть на свою жизнь через извращенный болью и любопытством взгляд. Но разве не прекрасно было бы иногда увидеть молодых, сильных, да пусть даже и больных людей, которые сами берут судьбу в свои руки – и пусть дальше выйдет так, как они сделают. Содержит нецензурную брань.


Упадальщики. Отторжение

Первая часть из серии "Упадальщики". Большое сюрреалистическое приключение главной героини подано в гротескной форме, однако не лишено подлинного драматизма. История начинается с трагического периода, когда Ромуальде пришлось распрощаться с собственными иллюзиями. В это же время она потеряла единственного дорогого ей человека. «За каждым чудом может скрываться чья-то любовь», – говорил её отец. Познавшей чудо Ромуальде предстояло найти любовь. Содержит нецензурную брань.


Голубой лёд Хальмер-То, или Рыжий волк

К Пашке Стрельнову повадился за добычей волк, по всему видать — щенок его дворовой собаки-полуволчицы. Пришлось выходить на охоту за ним…


Княгиня Гришка. Особенности национального застолья

Автобиографическую эпопею мастера нон-фикшн Александра Гениса (“Обратный адрес”, “Камасутра книжника”, “Картинки с выставки”, “Гость”) продолжает том кулинарной прозы. Один из основателей этого жанра пишет о еде с той же страстью, юмором и любовью, что о странах, книгах и людях. “Конечно, русское застолье предпочитает то, что льется, но не ограничивается им. Невиданный репертуар закусок и неслыханный запас супов делает кухню России не беднее ее словесности. Беда в том, что обе плохо переводятся. Чаще всего у иностранцев получается «Княгиня Гришка» – так Ильф и Петров прозвали голливудские фильмы из русской истории” (Александр Генис).