Бульвар - [25]

Ах, ты моя милая Родина! Родинка! Родимочка! Травушка-муравушка да тоскливая небесная синева. Ничего не видел более горького и обманного, чем твоя проституционная невинность, украшенная ненасытным: дай и сгинь! Сквозь тусклые сумерки твоей вечности просматривается только глаз вам­пира и кровососа, который своим жадным взглядом никак не хочет измениться до Христового «люблю». Дай и сгинь — как звон и набат звучит в наших жилах, сердцах, мускулах. Ничего другого не знает. Везде оно: в словах, взглядах, жестах, просьбах, заклинаниях, молитвах, молчании. Своими гениями заселили, не найдя уголочка для их души, на своему вечном и кровном.

Ах, ты моя милая!.. Ах, ты моя последняя!.. И что ты такое?! Или только земля, обозначенная границами — с полями, лесами, лугами, с богатым черноземом, с синей унылостью льна и глухим дремом пущ, с оскверненными могилами предков? Или ты что-то совсем другое? Разве возможно, чтобы только это тебя определяло? Разве можно назвать родину родиной без ее духовности, без окрыленной мысли и осознания свободы и праздника? Пусть мгновенного, пусть болючего праздника, но сущного, который от самого Бога. А это уже привилегия человека, его воля, начало и основа всего. Только он может дать ей имя. Он — Человек! Даже живя далеко от родных мест, мы носим в себе ее образ. Значит, ро­дина — мы, люди; наша святость и вера, наша па­мять и грусть, песни наши, неозвученные родным словом. Поэтому и отвечать нам за все!

Цепочка последовательных мгновений — наша жизнь. А они такие короткие и хрупкие, эти мгно­вения. Такие незначительные своей численнос­тью. Так зачем портить недоверием и ревностью то единственное, которое никогда под солнцем не пов­торится?

— Знаешь, моя птица кареглазая! На свете ничего нет: ни плохого, ни хорошего и, естественно, никако­го совершенства, — начал я нести чушь, тем самым отвлекая Лину от больного для меня вопроса.

— Как это? — не поняла Лина.

— Понимаешь, точно нельзя определить: где хо­рошее, а где плохое.

— Здесь все как на ладони, — твердым голосом говорила Лина.

— Например? — наступал я.

— Миллион примеров, — стояла на своем Лина.

— Приведи хотя бы один.

Лина глубоко вдохнула, села на кровать и начала свое рассуждение:

— Вот хорошее: люди встретили друг друга, по­любили... Чудесно?

— Ну... — неопределенно кивнул я.

— Человек придумал автомобиль. Раньше на ло­шадях сто километров сутки ехали, теперь — часа полтора.

— А плохое?

— Предательство, обман, — короткий, без всякой паузы ответ Лины.

— Хорошо, — немного протянул паузу я. — А те­перь давай попробуем посмотреть на это более вни­мательно, будто через увеличительное стекло.

Еще небольшая пауза, и я начал заливать дальше:

— Ты говоришь, встретились, полюбили. Ну а если девушку любит другой парень или парня — другая девушка?

— А при чем тут это? — удивилась Лина.

— Очень даже причем. Мы говорим про добро. Значит, оно должно быть всесторонним. А если оно хоть с какой-нибудь стороны прихвачено болью — то как тогда его назвать? Ведь те, кому отказали в чувствах, и руки, бывает, на себя накладывают. И потом: эти двое, что полюбили друг друга, не на­чнут ли через несколько лет выдирать один одному глаза? А у них же, наверное, дети — им как такое? Ну, а если даже и хорошо все во взаимоотношениях вдруг обычная смерть заберет кого-нибудь из них? Это как?

— Тебя послушать, так вообще не нужно женить­ся, — ехидно попрекнула Лина.

— В данном случае мы говорили про добро. А нуж­но жениться или нет — тебе лучше знать.

Лина поняла мой намек и ее глаза наполнились слезами.

— Прости, я совсем не хотел тебя обидеть, мы ведь просто рассуждали на тему.

Отвернувшись от меня, Лина, насупившись, мол­чала. Я продолжал:

— Теперь про автомобиль: я думаю, ты имеешь в виду развитие всего, так сказать, технического. Здесь совсем полный завал. Да — быстро, удобно, легко, весело, свободно... А леса умирают, реки от­равлены, животный мир гибнет. Да что там! Посмот­ри на людей. Во что их превратил этот автомобиль, этот прогресс? Они же стали подопытными крыса­ми, правда, не известно, для кого и чьей лаборато­рии. И страшнее всего — если сами для себя и сами в своей, эксперимент на самих себе.

Я продолжал дальше, сделав небольшую паузу.

— А теперь давай перейдем к плохому: предатель­ство. Девятый круг по Данте. Самый последний, са­мый низкий. И все-таки, мне кажется, что нет более распространенного явления, чем предательство. Оно на самом высоком уровне: страна, которая еще вче­ра была в союзничестве с другой страной, под нажи­мом более сильной и влиятельной — отказывается от дружбы и взаимопомощи. И это в то время, когда необходима военная помощь. Предательство? Безусловно! Плохо? Безусловно! Но, отказываясь, она со­храняет мир, благополучие, спокойный и сытый за­втрашний день для своих людей. Хорошо? Хорошо! Властелины, правители — это из истории — перехо­дили из одной веры в другую и наоборот. А это яв­ляется, как известно, самым высоким религиозным предательством. Но этим самым они сберегли тыся­чи людей. Хорошо? Хорошо! И так во всем. Помнишь, в Библии: кто из вас без греха — пусть первым бро­сит в меня камень. Ну, а обман, как ты говоришь, так он во всем, этот верный спутник: на хорошее — он плюс, на плохое — минус. Вот и вывод из всего: ни хорошего тебе в мире, ни плохого: пятьдесят на пятьдесят. И никакого совершенства...