Бульвар - [19]
— Вы б, ребята, нас угостили, а то в нашу сторону и смотреть никто не хочет. Мы же не всю жизнь были такие, как теперь. Может, еще красивее, чем эти молодицы, — показала она на двух девушек лет по восемнадцать, которые стояли рядом, жуя жвачку.
— Наша водка — ваша закуска, — совсем неожиданно для меня отреагировал на бабусю мой коллега.
Я не ожидал от него такой прыти. Обычно он такой степенный, а еще, как любят говорить женщины бальзаковского возраста, — видный мужчина. А тут в одно мгновение исчезли куда-то и степенность, и «видность». Мужчина стал — палец в рот не клади.
— Так у вас ведь есть, — сказала бабуся, показывая на купленные нами продукты.
— А нам их жаль, — отпарировал друг.
— А водки не жаль? — скалила бабуля свой щербатый рот, выставляя напоказ три последних зуба.
— Водки — нет! У нас ее больше, чем воды в кране. А вот с закуской напряг: так что решайтесь.
— Мы согласны.
— Кто это мы?
— Я и Петровна, — показала бабуся на свою соседку.
— Мы вдвоем — и вы вдвоем. Всего понемногу — как в Ноевом ковчеге.
— Принимаем! С такими эрудитками не соскучишься, — усмехнулся друг.
— А разве может быть скучно с женщинами? — хитровато удивилась бабуля.
— Даже больше, чем с березовым поленом, то хоть горит. А у женщины, бывает, кроме «ужас!», «ну!», «класс!» — слова другого не найдется. А тут, предчувствую, интеллектуальную беседу и до утра не закончим. Разве не так? — и друг весело посмотрел на меня.
В ответ я развел руками, мол, с этим нельзя не согласиться.
Смеялись. Пили. Наливали всем, кто хотел. Пустая бутылка, как законная дань за внезапно организованный фуршет, единогласно досталась Игнатовне — бабусе-заводатору. Наконец распрощались, поблагодарив всех за хорошую компанию. Я предложил коллеге взять еще бутылку и зайти ко мне.
— Нет-нет, хватит. Домой нужно. А то жена мне все усы повыдергивает,— сказал коллега.
Мы разошлись. Я пошел домой. В своем дворе почувствовал, что кто-то дернул меня за рукав. Это была одна из тех молодых девиц, которые стояли на базаре, жуя жвачку, и которым мы тоже наливали.
— Может, договоримся?.. — предложила она.
Я понял ее вопрос и с сожалением, что круто загнет и мне придется отказать (хоть я был совсем не против), спросил:
— Сколько?
— Если дома есть шампанское, для тебя пять баксов, — неожиданно дешево оценилась девица.
— Баксов нет, а по курсу нашими возьмешь? — спросил я.
— Возьму.
— И еще: вместо шампанского вино или водка пойдет?
— Пойдет, — согласилась девушка.
Она назвала себя Светой, и через несколько минут мы уже раздевались в моей квартире.
На стол — немного отпитую бутылку «Экстры», полбутылки «Вермута», тарелку с колбасой и огурцами, в миске маринованные опята, хлеб. Одна, вторая рюмка и никаких душевных разговоров.
Когда Света вернулась из ванной, я был удивлен тем, что ее лобок совсем голый — ни одной волосинки на нем. Только прорезался темноватый шнурок щели между слегка выпуклыми губками, похожими на два белых, отполированных до блеска водой плоских камешка, будто приложенных друг к другу.
— Э-э-э, так не пойдет! Только этого мне не хватало! — вскрикнул я.
— Ты про что? — не поняла Света.
— Ты что, пациентка Прилукской? — уточнил я, показывая на оголенный лобок.
— Обычная гигиена. Одни целую клумбу между ног носят, другие подстригают, подбривают. Я полностью оголяю. Так что не волнуйся— у меня все чисто, — успокоила меня Света.
Я решился: что будет — то будет!
Часа полтора под нашими хаотичными движениями стонал диван. Как ни удивительно — Света отдавалась по-настоящему. Я думал, она будет отрабатывать свои деньги — и не более. Ее губы и руки находили мои интимные места и мягко ласкали их. У меня даже сложилось впечатление, что она сама хочет испытать наслаждение, как любимая... В работе путаны обычно, у нее этого нет. Она — машина: пришла, включилась, отработала, деньги в карман и — гуд бай, Америка! Она — такси на подхвате. Впрочем, такси разные бывают. В одном и стереомузыка, и парфюмерией пахнет, и у хозяина улыбка с лица не сходит. В другом — грязно, воняет и хозяин, как собака на цепи. Света принадлежала к первой категории.
Мы продолжали мучить диван. Бедный, бедный мой диван! Что он только не перенес, каких только ураганов на себе не испытал! Какие только вулканы на нем не бушевали, извергая свою лаву на его беззащитную равнину! Какие только нежные запахи его не дурманили! Какие только бархаты женских тел его не ласкали!
Они будоражили тебя, мой диван-мученик. Ты восхищался ими, любил их. И незаметно пролетело время...
Держись, родимый, держись! Будем жить. Будем!
Я рассчитался со Светой, как договаривались.
— Захочешь еще меня увидеть— знаешь, где найти! — сказала Света и пошла на коридор одеваться.
Я начал убирать со стола, как вдруг услышал:
— А где мои туфли?
Я выглянул из кухни.
— Где поставила, там и ищи.
— Я их здесь поставила, — Света показала место, где стояла моя обувь.
— Значит, там и должны быть, — сказал я и снова исчез на кухне.
Через несколько минут у меня за спиной закричала Света:
— Вор! Ты вор! Ты украл их, украл! Здесь их нет...
Несколько мгновений я глотал слюну. Куда-то провалился язык. И я ничего не понимал.
К Пашке Стрельнову повадился за добычей волк, по всему видать — щенок его дворовой собаки-полуволчицы. Пришлось выходить на охоту за ним…
Великий мастер японской каллиграфии переживает инсульт, после которого лишается не только речи, но и волшебной силы своего искусства. Его ученик, разбирая личные вещи сэнсэя, находит спрятанное сокровище — древнюю Тушечницу Дайдзэн, давным-давно исчезнувшую из Японии, однако наделяющую своих хозяев великой силой. Силой слова. Эти события открывают дверь в тайны, которые лучше оберегать вечно. Роман современного американо-японского писателя Тодда Симоды и художника Линды Симода «Четвертое сокровище» — впервые на русском языке.
Можно ли стать богом? Алан – успешный сценарист популярных реалити-шоу. С просьбой написать шоу с их участием к нему обращаются неожиданные заказчики – российские олигархи. Зачем им это? И что за таинственный, волшебный город, известный только спецслужбам, ищут в Поволжье войска Новороссии, объявившей войну России? Действительно ли в этом месте уже много десятилетий ведутся секретные эксперименты, обещающие бессмертие? И почему все, что пишет Алан, сбывается? Пласты масштабной картины недалекого будущего связывает судьба одной женщины, решившей, что у нее нет судьбы и что она – хозяйка своего мира.
Автобиографическую эпопею мастера нон-фикшн Александра Гениса (“Обратный адрес”, “Камасутра книжника”, “Картинки с выставки”, “Гость”) продолжает том кулинарной прозы. Один из основателей этого жанра пишет о еде с той же страстью, юмором и любовью, что о странах, книгах и людях. “Конечно, русское застолье предпочитает то, что льется, но не ограничивается им. Невиданный репертуар закусок и неслыханный запас супов делает кухню России не беднее ее словесности. Беда в том, что обе плохо переводятся. Чаще всего у иностранцев получается «Княгиня Гришка» – так Ильф и Петров прозвали голливудские фильмы из русской истории” (Александр Генис).
Судьба иногда готовит человеку странные испытания: ребенок, чей отец отбывает срок на зоне, носит фамилию Блаженный. 1986 год — после Средней Азии его отправляют в Афганистан. И судьба святого приобретает новые прочтения в жизни обыкновенного русского паренька. Дар прозрения дается только взамен грядущих больших потерь. Угадаешь ли ты в сослуживце заклятого врага, пока вы оба боретесь за жизнь и стоите по одну сторону фронта? Способна ли любовь женщины вылечить раны, нанесенные войной? Счастливые финалы возможны и в наше время. Такой пронзительной истории о любви и смерти еще не знала русская проза!
В романе «Крепость» известного отечественного писателя и философа, Владимира Кантора жизнь изображается в ее трагедийной реальности. Поэтому любой поступок человека здесь поверяется высшей ответственностью — ответственностью судьбы. «Коротенький обрывок рода - два-три звена», как писал Блок, позволяет понять движение времени. «Если бы в нашей стране существовала живая литературная критика и естественно и свободно выражалось общественное мнение, этот роман вызвал бы бурю: и хулы, и хвалы. ... С жестокой беспощадностью, позволительной только искусству, автор романа всматривается в человека - в его интимных, низменных и высоких поступках и переживаниях.