Бульвар - [20]

Света кричала:

— Отдай, слышишь, отдай! Тебе это даром не пройдет. Думаешь, на дурочку напал?! Дудки! Бо­ком они тебе выйдут!

Мое бешенство было совершенно реальным. Прав­да, я не знал, какое оно, в сущности, есть. И, как в бу­бен, громко крикнул:

— Бонзай!

Света замолчала: испуганно вытаращилась на меня неподвижными глазами куклы.

— Что? — тихо, спокойно спросил я.

— Туфли, мои туфли. Итальянские. Семьдесят баксов... Их нет... Где они? — быстро и требователь­но говорила Света.

— Молчать!— обрезал я обвинения моей гос­тьи. — Пойдем, покажешь, где ты их оставила.

Мы вышли в коридор, где у меня стоял старый, неработающий холодильник, который служил сун­дуком для всего, что можно было туда запихать: пустых банок, бутылок, старой обуви.

— Здесь, — уверенно показала Света.

Туфлей не было.

— Отдавай! — требовала Света.

— Да не брал, честное слово, не брал, — оправды­вался я перед Светой.

— Издеваешься! Я скажу своим хахалям— они тебе морду набьют. Отдавай, слышишь! Иначе я шагу отсюда не сделаю. Туфли итальянские, семь­десят баксов!.. — брала высокие ноты Света.

И видя, что я стою, как лавка на городской ал­лее, зашла в комнату, села на диван, и оттуда при­грозила:

— Пока не отдашь — хрен выгонишь!

Я совсем растерялся. Эта глупость никак не поме­щалась в моей голове.

Я заглянул в ванную, осмотрел все углы — нету; посмотрел на антресоли — нету; в холодильнике, который служил сундуком, — нету. Мне стало нехорошо. Ну не брал я их, не брал — Богом клянусь! И тут мысль — даже жарко стало — будто я забыл за­крыть дверь на замок. И пока мы трахались, кто-то неслышно зашел и украл эти злосчастные туфли. Семьдесят долларов все-таки! Чем отдавать? Как докажешь, что ты не был в сговоре с тем вором? Даже рука дернулась, когда брался за дверную ручку, чтоб проверить. Дверь была закрыта на замок. Теперь я вообще ничего не понимал. И совсем глупое подумалось: может, я действительно их где-нибудь припря­тал да забыл? Ерунда полная! Где искать еще — я не знал.

Я зашел в комнату, стал перед Светой.

— Давай разберемся спокойно, — сказал я.

— Что спокойно?! Не вешай мне лапшу! Они пти­цы крылатые: замахали крыльями и в форточку уле­тели? Я в милицию заявлю. Ты попал, понял! Цепля­ешь таких, как я, а потом обворовываешь и думаешь, что они молчать будут, побоятся заявить!..

Я громко рассмеялся.

— Ты жлоб, жлоб! — почти кричала Света.

Наконец, успокоившись, я сказал:

— Расставь ноги!

— Что?! — задыхаясь, спросила Света, поняв мою просьбу по-своему.

— Ноги расставь и посмотри под диван, — повто­рил свою просьбу я.

Ожидая подвоха с моей стороны, Света медленно опустила голову, немного раздвинув ноги, загляну­ла под диван.

Как раз между ног, под диваном, стояли черные, остроносые, на высоких каблуках, итальянские Све­тины туфли.

— Я их туда поставил, чтоб украсть?— мягко спросил я Свету.

Света покраснела и, глядя на меня из-подо лба, немного надув губы, как-то безвинно шепнула:

— Прости.

Только теперь я заметил, что Света красивая и ей не больше двадцати лет: беловолосая, круглоли­цая, с серыми глазами, прямым, немного вздерну­тым на конце носиком и небольшим ртом с пухлы­ми губами.

Света сказала:

— У меня было такое: один ментяра к себе при­гласил, обобрал — и туфли, и деньги, и даже бикини французское, а потом выгнал среди ночи. И пожало­ваться некому было...

— Иди, — без злости и раздражения сказал я.

— Прости меня, прости! — потянулась ко мне Света.

— Сказано тебе — иди, — стоял я на своем.

— Ну хочешь, я верну тебе деньги?

— Ты их заработала.

— А хочешь, я тебе так дам?.. Сейчас, или когда пожелаешь. И даже несколько раз. Ты же знаешь, где меня искать. Кстати, как тебя зовут?

— Зачем ты этим занимаешься?

Света как-то сразу успокоилась, ее лицо приобре­ло смешное выражение и, надев туфли, она встала с дивана, близко подошла ко мне.

— Чтоб ты не умер от тоски... — ласково сказала Света и легонько провела рукой у меня между ног.

...Я прогуливаюсь по бульвару. Моя улица, мой бульвар Шевченко!

Выходя утром на работу или отлучаясь по какой-нибудь другой необходимости — если не считать ко­мандировок или поездок в другие города, — я обя­зательно возвращаюсь к нему вечером. Я тут живу уже шестнадцать лет. Если считать, что человечес­кая жизнь длится в среднем семьдесят два года — то это совсем не мало. Больше всего — семнадцать лет — я прожил на одном месте на родине в деревне. Все остальное время проживания в разных местах, которые мне, как пасынку, подбрасывала жизнь, длилось не более трех, пяти лет. А было, что и на­много меньше.

Я человек, который привязывается к старым ве­щам. Даже когда они уже вышли из употребления, мне тяжело и жалко с ними расстаться. И совсем не потому, что их нечем заменить: они становятся для меня не просто домашними предметами, а приобре­тают значение живых существ. Я чувствую их теп­ло, их энергетику, которая питает мою душу, — осо­бенно воспоминаниями.

Мой бульвар — грустная тень сладких воспоми­наний: радостных и горьких. Их гнезда здесь в ти­шине его кленов, во дворах, на тонкой аллее и троту­арах. А еще, обязательно, то завтра, что обозначится новым светом и ветром, глотком воды и кусочком хлеба, может, даже верой, что все будет хорошо, и потом обязательно ляжет в ту же копилку памяти.