Булатов курган - [6]

— Ночь-то какая! — отозвалась она. — До сна ли!..

Кондрат хмуро уставился в заречную даль: в сиянии месяца чернел лес, в лощинах смутно белели островки снега.

«Лавруха, пожалуй, наболтал лишнего. Вряд ли она польстится на такого».

Обида на Варвару постепенно угасала. В душе он ругал себя, что поверил Бадейкину.

— А ты что бродишь? — участливо спросила она. — На льдинах-то небось намотался? Шел бы спать.

— Старость придет, высплюсь. — Голос его прозвучал уже спокойнее, мягче.

Появилось желание все рассказать ей: и о Лаврухе, и о том, как давно думает о ней, скучает, если не видит два-три дня.

— Только что Жбаниха с фермы прошла, — перебила ход его мыслей Варвара. — Со скотиной, говорит, беда: истощала, а в кормушках пусто. Где же, спрашиваю, раньше была? А она в слезы. Все, мол, виноваты, а помыкают одну ее.

— Лето протопали зря, а теперь кусай пальцы, — недовольно пробурчал Кондрат. — На одной бригаде далеко не выедешь, коли другие пять в сторону смотрят.

— Всегда так. Кто-то баклуши бьет, а ты отдувайся, — вздохнула Варвара и заговорила совсем о другом: — Я тут с молодежью повеселилась. Тошно жить-то так… Теперь едва ноги держат.

— Пожалеть бы, да…

— Что меня жалеть! Прошло, видно, наше время.

— Человек без ласки не может. Одичает.

— Вроде пока не кусаюсь, — усмехнулась Варвара.

— Кто тебя знает, а! — в тон ответил Кондрат. — Попытать надо.

— Да ну тебя, — засмеялась она. — С тобой еще договоришься до такого… — И она стыдливо опустила голову.

5

Из ворот на Тихона наскочил рябой теленок. Задрав крючком хвост, он стрельнул к Волчьему оврагу. За ним кинулись Сашок и Леник.

— Ну и будет тебе! — грозились они хворостинами.

Цыплаков, бросив на них недовольный взгляд, предупредил:

— Далеко не бегайте. Ужинать скоро.

Со двора послышались коровьи шлепки, ворчанье Ульяны, а вслед звон упругих струек молока о подойник. С огорода потянуло землей, свежевыброшенным навозом. Все это напомнило Тихону о разговоре у конюшни. «Теплый навоз в ладони прямо из-под коровы — да в поле», — звучали в ушах слова Игната. Так каждую весну и осень делал и он, Цыплаков. Недаром на его огороде получались хорошие урожаи. Ну, это на своем. А какой дурак будет так возиться на полях! Да и зачем?

Он не заметил, как прошел в сад и, словно пьяный, ходил от яблони к яблоне, обхватывая холодные шершавые стволы. И тут у тына он увидел пролом. «Знать, Сашок и Леник озоруют, — решил Тихон и мысленно погрозил: — Доберусь до вас!»

Он вернулся к дому, вытащил из ступы топор, направился к Волчьему оврагу. В сумерках дубовые заросли почернели, словно обуглились от пожара. В гуще их притаилась чуткая тишина. На ощупь срубил несколько орешенок, освободил их от сучьев и, заделав лаз, пошел в избу.

На кухне Ульяна разливала по махоткам молоко. У ног терся любимец семьи черный кот Цыган.

— Уйди, анафема. Хвост окунешь, — толкала его хозяйка, но кот был настойчив.

На лавке, согнув над коленями спину, сидел Цыплаков-старший — Денис Прохорович, широкий, костистый. Русая с проседью борода окаймляла его квадратное, с хрящеватым носом лицо. Острые с прищуром глаза внимательно следили за невесткой.

— Федька заходил, — сказал он, переводя взгляд на сына. — В Каменках предлагают избу перебрать. Деньги обещают сразу, как приступим к делу.

— Погоди, папаша, — попросил Тихон, вешая у двери пиджак и кепку. — Каждый день новости. Кондрашку-то мужики опять прочат в председатели. Хозяйство, мол, в упадке. Нужна крепкая рука. Романа вспоминали.

— А Потапыч как же? — дернулся старик.

— С-и-и-ить! — свистнул Тихон и обвел вокруг шеи рукой. — И в канаву.

— Ну и правильно, — вмешалась Ульяна. — Может, порядок наведет.

— Молчи, дура! Без юбки обойдемся! — прикрикнул на нее муж. К отцу обратился спокойно: — А тебя что развезло? Пусть попробует — набьет холку. Не прежнее время. Может, только разговор, и все. Потапыч в районе авторитет.

В душе Дениса Прохоровича стало тревожно и неуютно. Он поднялся со скамьи, набросил пиджак и вышел. Морозило. Над головой льдинкой скользил месяц. Под ногами хрустели застывшие ручейки. Воздух перехватывал дыхание. Придерживаясь за тын, он обошел сад и сам не зная зачем, направился к Волчьему оврагу. В зарослях шарахнулась какая-то птица. С другой стороны послышались ребячьи голоса.

— Ты, Леник, заходи справа и атакуй! — командовал Сашок.

— Я лучше пойду сзади, а то опять стрельнет обратно.

Цыплаков шагнул к краю оврага поглядеть, что там затеяли ребята. Жалобно и испуганно замычал теленок.

— Гони, гони! — кричал Сашок. — Я его тут прикокну!

«Охоту на телка удумали, озорники. Вы у меня трепку получите…» — незлобливо пообещал он про себя.

Монастырская пустошь утонула в омуте лунного света. За оврагом замолкли голоса ребят. Где-то в вышине трубили косяки журавлей. Цыплаков приостановился в тени от кургана, распахнул ворот рубахи. «И надо было ему к ночи со своими новостями!» — мысленно ругал он сына.

Денису Прохоровичу представился высокий, нескладный Кондрат. Возьмет верх, станет проверять огороды и скажет: «А у тебя тут лишнее, придется отрезать. Колхозной землей не бросаются». А если зайдет во двор? Кроме коровы там и два телка, и десятка полтора овец, да вдвое больше ягнят. А сколько гусей, уток, кур! В свинарнике два боровка жиреют. Оглядит сараи — руками разведет. «Вот куда, оказывается, сено с пустоши пропадает. Хорошее ты место ему нашел, Денис Прохорович… На чужом горбу добро копишь…» Так вот тридцать пять лет назад говорил его отец Роман Земнов. Стоял он перед домом и, окидывая недобрым взглядом открытые настежь амбары и двор, командовал: