Буквенный угар - [7]

«Если бы был какой-нибудь прием — отключить свою боль на время, впасть в анабиоз и переждать…».

В телевизоре кощунствовало очередное реалити-шоу. Мика смотрел на экран и думал о примитивности человеческих страстей, выставленных напоказ.

«Как они отбирают типажи для этих шоу? Такие простые, откровенные, без затей…».

Он думал сейчас о чем угодно, лишь бы не думать о том, где, с кем и как сейчас Вика.

Сигареты кончились.

«Что было, того не отменить — все, — думал Мика, сминая пустую пачку. — Я просто из этого вырасту».

«Так, подумаем… Вырасту — сейчас все болит — все покровы рвутся, словно расту стремительно…».

Поднял упавший «паркер». Не глядя — нащупал тетрадь. Нашел — где начинались чистые листы.

Вывел «Протоколы боли» и дальше, дальше, изредка вскидываясь бежать за сигаретами, но, не в силах оторваться, продолжал писать.

Лифт остановился на их этаже. Ключи скребнули дверь.

Он закрыл глаза и сделал глубокий вдох, готовясь нырнуть в поток импровизации.

Просто еще одна пытка из арсенала «жизнь без наркоза»…

* * *

Мне пришлось наслушаться реплик по поводу этого текста, что мужчины так не ведут себя, так не ходят, не думают, не говорят, что герой — просто гей, а не мужик. Что до того? Рассказ не о мужиках. О Мужчине.

И все-таки жена от Митьки ушла. Сказала: «Ты хороший друг, умный и добрый человек, но я люблю другого». Ушла.

Я злилась и недоумевала: «Ну как так можно!».

И знать — не знала, ведать — не ведала, что скоро попытаюсь поступить так же, как она…

Меня тогда пошатывало от Митькиной боли.

Один раз тряхнуло так сильно, что вылетели строчки:

Чем привлекла его эта женщина? Красивых много.

Но в этой звенел некий зов или даже вызов. Словно она недвижно стояла в зимнем озере по пояс в ледяной воде.

Остро-молчаливо-несчастна. Эта несчастность обостряла ее красоту до предела, который хотелось нарушить.

Хотелось войти в ее жизнь — этот плен воды и холода, выволочь ее, безучастную, на сушу, отогреть, отпоить, отвлечь от тоски. Отвадить от нее беду. Спрятать от всех. Где? В себе.

Он так и сделал.

Шагнул в чуждый холод. Заплатил своим теплом. Не жалко.

Поднял брошенную жизнь. Обронил часть своей. Не заметил.

Отдышал, отпоил, отогрел больную красавицу.

Ах, у нее не было своих сил на жизнь. Жила его силами. Его жизнью.

Он был замечательно хорош. Умен. Красив. Романтичен. Он был такое роскошное обстоятельство жизни, о котором даже не мечталось.

Кружил голову легкий кайф появления с ним на людях.

Уже шлифовалась кожа на месте недавних ран и рубцов.

Она услышала мерный ток крови в себе и поняла, что обрела свои силы.

Она заметила, что он докучает ей, и поняла, что обретает свою жизнь.

Предстала пред ним и сказала, что устала притворяться счастливой.

Улыбнулась красивыми зубами — к чему мучить друг друга.

«Ты ввел меня в дом пира, и знамя надо мною любовь».

«Делая добро, не унывайте…» — читал он в Книге. Мужчина. Гигант, способный вернуть жизнь погибающей душе, снести отвержение, не потеряв себя. Гиганты не теряются. Нет такой дыры в мире, где они могут кануть бесследно.

Она преградила поток его любви — «больше не нужно», — и эта лавина рухнула вниз. Он удержался, бледен и горд. Ушел, унося с собой свои миры.

И только та часть его, что была отдана ей безоглядно, ныла ему вослед в неутолимой тоске. Его любовь, помещенная в эту женщину, все молила, молила забрать ее с собой…

* * *

Возвращаюсь к письму.

«…Вы пишете, что Вам, возможно, просто не повезло и Вы не смогли найти пару, а может быть, судьба такая — перестрадать и жить одному.

Что тут скажешь…

Вы — редкая и красивая птица. Любая рациональная пара — для Вас компромисс.

Но ИРРАЦИОНАЛЬНОСТЬ существует!!!! Вы умеете молиться?

Ну хоть как-нибудь?

Впрочем — не важно…

Ваша жизнь и так — вопль-молитва о такой паре.

Но все-таки лучше озвучить этот вопль словами. Бог порой настаивает на форме.

Ваш возраст прекрасен.

Не может не произойти что-то хорошее, как у Грина в рассказах.

Вы — персонаж оттуда (ну Вы понимаете, я говорю о внутренних странствиях).

Не важно, что пишут, главное — кто пишет. Я не имею в виду тексты раскрученных авторов. Я о другом говорю.

Это вот, например, у Гессе есть „Степной волк“ — люблю, — а есть „Нарцисс и Гольдмунд“ — почти никто не знает этой вещи, а я все равно люблю, потому что это Гессе, там его интонации, те же межстрочия и интуиции, за которые его полюбила.

Мне так смешно читать, что Вы думаете, будто из-за моего образования я должна была стать „инокиней по духу“, а осталась человеком светским.

Ну что сказать? Мне немного смешны святоши по виду. Благостные и постные, которым непременно надо сменить вид, чтобы сменить содержание. Бог вряд ли вообще их вид замечает.

Он по-другому смотрит и видит.

Я не хочу себя противопоставлять другим людям этакой своей „духовной продвинутостью“.

Это дутая категория.

Светлая сострадательная старушка, которая никого не осуждает, для меня такая же святая, как и честный монах, проживший жизнь в аскезе (речь о подлинном иночестве).

Я не религиозна. Совсем. Я верю в Бога, да. Живу так, чтобы сделать больно наименьшее количество раз.

Если любовь к ближнему есть главная заповедь, то рядом с тем, кто любит людей по-настоящему, всегда тепло и чувствуешь себя рядом.