Буквенный угар - [28]

И я приехала. И пропитывалась городом исподволь, вбирая в себя не показательные красоты, а некие архитектурные шорохи и судьбы приговоренных к жизни зодчих. Перестукивалась мысленно с тем, кто сочинил эту вывеску: «Гаргантюа. Диетическое меню». Посылала сердечный привет чудаку, запустившему в небо большой гелиевый шар с надписью «Мизантропы и ипохондрики — всем немногим остальным, с любовью!».

Город впитал меня. Не отторг. Даже мелкие бюрократические иезуитства послушно спрятали когти, не цапнув ни разу.

Теперь Он водил меня по плиточным тротуарам центра в свои булочные, кофейни, лавки. Показывал мне: «Смотри, что Я придумал!» Я читала вывеску: «КаЙфетерий ПроКофий». Боже! За что мне дарован сей лингвистический кайф?! Где еще на этом свете есть такое?

Однажды Он привел меня в супермаркет на Владимирском. У входа один парень играл на гитаре и что-то там пел свое, звонкое, со злыми вопросами. А другой парень, лет двадцати, грациозно поворачиваясь, подставлял шляпу прохожим.

Улыбаясь во весь рот, отлично артикулировал скороговоркой: «Положите денежку, пожалуйста, нам на радость, вам на удачу!».

Люди уворачивались, но улыбались в ответ. Нимало не смущаясь, парень умильно склонял голову вправо, прикладывал ладонь к сердцу и желал удачи. Каждому.

Я, шагов за десять, достала деньги и кивнула. Ему.

Подлетел с готовностью, подставил шляпу, вскинул глаза и сказал: «Спасибо, принцесса!».

Боже… Мне сорок лет, во мне будет пудов пять, не меньше. Принцесса! Мама дорогая!

Да я каждый день буду приходить и платить за эту роял-инъекцию! Шутка, конечно. Точно знаю — не принцесса. Королева.

Ходила туда почти каждый вечер за хлебом из «Британских кондитерских».

Замечала, каким одутловатым становится лицо парня. Конечно, он пил. Много.

Клала деньги в шляпу каждый раз. Он начал узнавать меня. Молча улыбался. Молча благодарил.

Иногда у него болела голова. Вечера тогда были темные — ранняя весна. Поэтому я шагала домой и шевелила губами — молилась о нем, о его друге-гитаристе, чтобы не пропали, чтобы вышли на твердую дорогу. А потом они пропали.

Наверное, нашли другое место, или их прогнали.

Но люди, осененные городом, всегда заступают на мои пути.

На Большой Московской остановил меня как-то жестом вальяжный господин. Был он овален животом, сед и запущен. Пиджак, провисшее трико, шлепанцы. «Я литературный критик», — сказал он с такой интонацией, что я сразу поверила.

«Моя фамилия — ***ский. В Питере осталось всего три литературных критика: ***ов, ***цев и я. Вы обо мне слыхали? Или читали?»

Немного удивившись, что я не слыхала и не читала, он великодушно начал пояснять — что и кто. Но с удовольствием прервался, чтобы ответить на мое «Чем могу помочь?».

Вот тут, вслушайтесь! Он ответствовал: «Хотя бы пятьюдесятью рублями, потому что Верочка меня оставила».

С достоинством принял бумажку, восхищенно оглядел меня, признал редкостной красавицей и откланялся.

О, город, где за подаяние ты — принцесса, за полтинник — редкая красавица, мне ли не любить тебя!

Питерский двор-колодец — это самая настоящая акустическая пыточная.

Окно моей спальни смотрит в квадрат двора.

Днем каменный шурф тих. Иногда лишь забежит пара пацанов, отстреливаясь от «врагов» пластмассовыми пулями. Или забредет ватажка подростков — выпить по банке пива подальше от взрослых глаз.

Обычно я обитаю в периметре кровати, которая только чуть-чуть больше спальни. Шучу.

Кровать эта обширная чуть меньше спальни.

Днем на ней царит ноутбук и ждут очереди на мое внимание: книжка для перевода, книжка «почитать просто», очередной первоисточник по философии, пара отчетов для перевода, пара яблок — набить оскомину, шоколад — сбить оскомину и орешки кешью — в помощь слабым моим мозгам.

Днем здесь мой офис. (А что делать? В детской и гостиной — все занято!).

Когда во двор забредают дети, я появляюсь в окне своего второго этажа и тихо говорю им: «Знаете, вы не представляете, какая здесь акустика».

Они смолкают. «Акустика» их озадачивает. Я не знаю, что им мерещится за этим словом, да и не важно. Это действует — и славно.

Воспользовавшись детским замешательством, я объясняю, что даже тихие разговоры слышны в моей комнате, а крики — тем более. И что я не могу работать на компьютере из-за шума.

Сама удивляюсь, как меня еще ни разу не послали подальше. Всегда все извиняются и исчезают.

Ночью… О, ночью все несколько иначе.

Однажды в полтретьего утра грянул «Кипелов». (Я еще не спала, гуляла себе по Сети, в форумах пикировалась, перевод тянула потихоньку).

Мне нравится Кипелов. Очень. Но звук был ТАКОЙ, словно на концерте. В полтретьего утра!

Я решительно выбралась из подушек и книг. Муж был на гастролях, дети спали. Натянула кардиган на пижамку, бесстрашно спустилась во двор. Ну не было мне страшно, и все тут. Зла была сильно.

Музыка обрушивалась с шестого этажа. Я дождалась паузы и, помня об акустике, сказала тихо и яростно: «Нельзя такую хорошую музыку слушать таким козлам. Которые. Не. Понимают. Что уже полтретьего утра. И люди спят. Дети спят». Помолчала. Было тихо и затаенно. «ДУМАТЬ НАДО!!!» — чуть громче добавила я. И ушла.