Буквенный угар - [14]
…Принцесса втерта в асфальт белесым прахом, меловой призрак ее взывает от земли, а поверх нарисован громадный квадратноголовый некто, и кишки в его животе лабиринтом, воронкой, ужасом. Жуткий монстр, под ним — имя. Ее имя. Горе, стыд и недоумение — до глухоты…
Девочки были возбуждены каким-то первобытным драйвом. Свидетели чужой инициации… Ритуальная радость: ты — один, а мы посмотрим на тебя, и пока мы смотрим на тебя все вместе — мы есть…
Таким было ее первое унижение.
Ни за что, просто по дворовому детскому вердикту. Просто «не ведают, что творят». Просто месть за ее равенство самой себе.
И совсем не помнились родители в ее детской пьесе абсурда.
Без них было изжито это первое удушающее горе.
Меж ней и сверстниками пролегла пустота. Стали они для нее чудными зверями заповедного леса, заколдованными уродцами заклятой страны…
Сидела в покойном кресле, улыбалась вослед пережитому.
Кофе бы сейчас. Кофейный запах, никогда не совпадавший с кофейным вкусом, выводил свои ноты в ее воображении.
Грея воду, насыпая тонко помолотый, темно-коричневый кофе в белую чашку, думала, как любит она это сочетание белого и коричневого. Оно обозначало ее пределы обитания, это был ее флаг и ее ergo sum.
Нет, ее мир не был черно-белым, но в этом пристрастии к бело-коричневому просматривалась легкая, но неотменимая маргинальность. Она обитала на верхнем и нижнем пределах границ. Ее положение в любом обществе было допустимо невозможное.
А в отрочестве? Подростком — ничего про себя не знала. Даже не очень-то была уверена в своем существовании. Оттого, вероятно и влюблялась часто, тщась этим обрести подтверждение собственного существования.
Но как это обычно бывает с такими девочками, влюбленности высмеивались, бытие не подтверждалось, зависала в невесомости…
Помнится, однажды, лет в тринадцать, озадачилась: хорошая она или плохая?
Спросила у подружки.
Подружка была умна и вполне принадлежала к племени людей, занимала там достойное место и дружбой своей дарила неброско, мимоходом.
Ей вопрос не показался странным.
«Это вопрос на всю жизнь», — сказала она.
Правду сказала, откуда только знала…
Ах, тот, кто генерировал вопросы, там, наверху, сам ждал на них ответов.
Ее жизнь и стала чередой таких ответов: правильных и неправильных, скорых и заторможенных, остроумных и выстраданных, грубых и отчаянных.
Порой — это были отгадки. Порой — просто отмазки.
А иногда — было лучше промолчать в ответ.
Лет с четырнадцати, кажется, ей стали попадаться книги о себе подобных.
Это были кодовые послания — каких-нибудь десять строк шифра для посвященных, рассеянных на сто страниц текста.
От них шел слабый ток, учащалось дыхание и плавились слезами глаза.
Начинала понимать что-то про себя.
Ходила, осененная этим понятым, заглядывала в лица, искала «своих».
Вот эта искательность ее взгляда и отпугивала всех без исключения.
Наверное, это там, наверху, охраняли ее ревностно, стерегли чистоту породы маргиналов, не позволяя ее сильно разбавлять дружбой и схожестью.
Тогда-то она и приняла свою несхожесть.
Приняла ее как некую ущербность, сейчас бы сказала — «генетический сбой».
Исчезла искательность, но осталась виноватость. Снедало чувство собственной нечистоты.
Чувство вечной вины кольнуло, как когда-то давно.
Ишь, живучее…
Тогда, конечно, не подозревала, что проживает в свои первые два десятилетия всю историю мира: от живущей на ощупь гениальной античности, через мраковую повинность Средневековья — к достоинству Возрождения. Такое вот своеобразное осевое время…
От напряженного одиночества на лице тогда же проступили отблески внутренней работы, той, что измеряется долями микрона и «омывает» лицо, делает… красивым. Даже теперь, в старости, красивым. Только теперь красота не держит тебя в «режиме ожидания»…
Ах, как в юности ждала событий!
Ей казалось, что вот-вот случится нечто волнующее.
Скажем, вот она стоит, уставясь в ночь, прислонившись лбом к дождю через стекло, но вдруг — через миг — звонок! Это Он! Он пришел!
Бледен и некрасив, капли сползают в ложбинку шеи с его затылка. (Как она видит его затылок — ведь он же стоит лицом к ней?).
У него нет в руках цветов, у него нет слов. У него все силы ушли, чтобы прийти к ней, минуя собственное сопротивление.
И она немеет от этой минуты, она может запросто умереть в эту минуту и не пожалеть об этом.
Вот это — жизнь! Остальное — повинность.
Никто не пришел к ней ТАК.
Люди, облаченные в свою чужую кожу, двигались по своим траекториям, не пересекаясь с ней.
А если и обращали к ней свои иноязыкие знаки, она не принимала это всерьез.
Они — персонажи. Она — неприкаянность.
Вся ее юность — нитка, продергиваемая сквозь ушко боли. Боль осеняла все вокруг нее — болело внутри, и рядом, и вдалеке.
Она тогда полюбила спать и «снить» себе сны. В их зыбкой реальности ей, такой же летучей, было спокойно.
Не любила говорить. Слова были тяжелы ей, они как живые, но раненые, каждое — со своей историей злоупотребления.
Виделось, что вокруг идет нескончаемая игра людей в жизнь. Ее не принимали в эту игру, но она и сама не рвалась — искала настоящую жизнь, как ищут Шамбалу, искала глазами в книгах, сердцем в людях, молила о ней…
Все, что казалось простым, внезапно становится сложным. Любовь обращается в ненависть, а истина – в ложь. И то, что должно было выплыть на поверхность, теперь похоронено глубоко внутри.Это история о первой любви и разбитом сердце, о пережитом насилии и о разрушенном мире, а еще о том, как выжить, черпая силы только в самой себе.Бестселлер The New York Times.
Из чего состоит жизнь молодой девушки, решившей стать стюардессой? Из взлетов и посадок, встреч и расставаний, из калейдоскопа городов и стран, мелькающих за окном иллюминатора.
Эллен хочет исполнить последнюю просьбу своей недавно умершей бабушки – передать так и не отправленное письмо ее возлюбленному из далекой юности. Девушка отправляется в городок Бейкон, штат Мэн – искать таинственного адресата. Постепенно она начинает понимать, как много секретов долгие годы хранила ее любимая бабушка. Какие встречи ожидают Эллен в маленьком тихом городке? И можно ли сквозь призму давно ушедшего прошлого взглянуть по-новому на себя и на свою жизнь?
Самая потаённая, тёмная, закрытая стыдливо от глаз посторонних сторона жизни главенствующая в жизни. Об инстинкте, уступающем по силе разве что инстинкту жизни. С которым жизнь сплошное, увы, далеко не всегда сладкое, но всегда гарантированное мученье. О блуде, страстях, ревности, пороках (пороках? Ха-Ха!) – покажите хоть одну персону не подверженную этим добродетелям. Какого черта!
Представленные рассказы – попытка осмыслить нравственное состояние, разобраться в проблемах современных верующих людей и не только. Быть избранным – вот тот идеал, к которому люди призваны Богом. А удается ли кому-либо соответствовать этому идеалу?За внешне простыми житейскими историями стоит желание разобраться в хитросплетениях человеческой души, найти ответы на волнующие православного человека вопросы. Порой это приводит к неожиданным результатам. Современных праведников можно увидеть в строгих деловых костюмах, а внешне благочестивые люди на поверку не всегда оказываются таковыми.
В жизни издателя Йонатана Н. Грифа не было места случайностям, все шло по четко составленному плану. Поэтому даже первое января не могло послужить препятствием для утренней пробежки. На выходе из парка он обнаруживает на своем велосипеде оставленный кем-то ежедневник, заполненный на целый год вперед. Чтобы найти хозяина, нужно лишь прийти на одну из назначенных встреч! Да и почерк в ежедневнике Йонатану смутно знаком… Что, если сама судьба, росчерк за росчерком, переписала его жизнь?
Анна Ривелотэ создает произведения из собственных страданий, реальность здесь подчас переплетается с призрачными и хрупкими впечатлениями автора, а отголоски памяти вступают в игру с ее воображением, порождая загадочные сюжеты и этюды на отвлеченные темы. Перед героями — молодыми творческими людьми, хорошо известными в своих кругах, — постоянно встает проблема выбора между безмятежностью и болью, между удовольствием и страданием, между жизнью и смертью. Тонкие иглы пронзительного повествования Анны Ривелотэ держат читателя в напряжении с первой строки до последней.