Букет невесты - [4]

В тот раз она была возбуждена и вопила своё «катают!» так громко, что услышал вагоновожатый. Лиля испугалась, что он их высадит на ближайшей остановке, но вагоновожатый покосился на Ленку, хмыкнул и специально для нее дал длинный переливчатый звонок.

2

‎— Завтра мы едем в Хайфу, ‎— ‎объявила подруга Машка, когда они с Лилей, обессиленные, вернулись из поездки в Эйлат. Машка в Эйлате немедленно загорела, а Лиля нет, к ее бледной московской коже плохо приставал загар. Зато она притащила груду камней и ракушек, пригоршню дешевых бус, ярко-зеленые пляжные тапки и фотографию дельфина с ехидным влажным носом. По дороге домой заезжали на Мертвое море, и Лиля лежала на странной упругой воде, от которой едко пощипывало кожу, но стихало на сердце. После Мертвого моря тело чувствовало невесомость. «Вот бы Ленку сюда», ‎— ‎думала Лиля, смазывая руки привезенным оттуда же, с Мертвого моря, нежным кремом.

‎— В Хайфу? А что у нас там?

‎— У нас там Бахайский храм! — торжественно объявила Машка. Она все объявляла торжественно, как диктор центрального радио: «А это, Лилька, Средиземное море! А вот, Вишневецкая, город Тель-Авив, архитектура стиля „баухауз“! А здесь, Лилия Аркадьевна, Стена Плача!» В Иерусалиме они тоже уже побывали.

Про Бахайский храм Лиля ничего не знала. Но слышала, что Хайфа — очень красивый город.

‎— Очень! — энергично согласилась Машка, одновременно жестикулируя и жуя апельсин. Брызги апельсинового сока попали Лиле в лицо, защипало глаза. Лиля потерла их рукой (это не помогло — руки были в креме) и засмеялась.

‎— Ты чего? — удивилась Машка.

‎— Да так…

Как было ей объяснить? Её балкон, увитый зеленью с бордовыми цветами, Эйлат и дельфиний нос, брызги от апельсина на коже, пахнущей солнцем, «Хайфа — красивый город»… Под кроватью Янкеле беленькая козочка. Козочка съездила на рынок и привезла тебе орехов и изюма. Бордовые цветы и крем для рук.

Лиля каждый день звонила в Москву, соседке, живущей с Ленкой. Соседка отчитывалась, что у них все в порядке, передавала Ленкин распорядок дня — что ела, сколько времени просидела у окна, как долго после этого кричала, когда заснула. Жаловалась на Ленкин тяжелый характер, но каждый раз добавляла: «Очень хорошая девочка». Соседка просила купить ей в Израиле крем для чувствительной кожи и какое-нибудь украшение из серебра. Лиля купила и то, и другое, украшений даже два — ожерелье с эйлатским камнем, сине-зеленым, как хвост павлина, и длинные невесомые серьги, которые продавал в Старом Городе смуглый усатый араб. А Ленке она тут пачками покупала футболки с символикой трех религий, витамины для укрепления всего сразу — волос, кожи, костей, нервов ‎— ‎и куколки-сувениры, Ленка любила такими играть. Жалко, что нельзя привезти с собой эти брызги от апельсина. И бордовый цветок с балкона тоже нельзя… Разве что засушить?

‎— Хайфа далеко, без ночевки нет смысла, ‎— ‎продолжила Машка. — Зато у меня там друзья. У них и переночуем, я договорилась уже.

Договорилась так договорилась. В Израиле Лиля будто избавилась от постоянного страха ‎— ‎быть не к месту. Привыкнув всюду являться с Ленкой, она заранее признавала, что неудобна и будет мешать. И заранее сжимала губы: попробуйте скажите что-нибудь. А здесь, на южном воздухе, во влажной жаре, она была одна и немножко играла в игру «никакой Ленки не существует». Ведь и самого Израиля в Лилиной жизни тоже как будто не существовало, ей изначально не было места среди этих шумных ярких людей с их здоровыми детьми.

Дети в Москве были бледнее, их было меньше, они не настолько бросались в глаза. Они как бы «не считались» — была Лиля, и была Ленка, и больше никого. А тут, среди постоянно мелькающих колясок, маленьких кепок, босоножек с бусинами на пряжках, ведерок с совками для копания в песке, маленьких бутылок, засунутых в специальный карман на рюкзачке размером с апельсин, среди беззубых улыбок и всюду теряемых сосок, среди шума и гама, в котором преобладали звонкие голоса — Ленка просто не могла бы родиться, как не могла она родиться, скажем, на Марсе. А раз тут не было Ленки, значит, не было и Лили. Женщина, которая сидит на красивом балконе и натирает руки влажным кремом, появилась из ниоткуда и уйдет в никуда. У нее нет ничего за спиной, она одна, и ей всюду рады.

Бесконечные Машкины друзья — по работе, по институту, по дому, какие-то близкие подруги по супермаркету и дальние родственники по больничной кассе — все они радовались Лиле, расспрашивали, как ей понравился Израиль, звали в гости, принимали у себя, накрывали на стол и непрерывно улыбались. Ей приходилось улыбаться им в ответ, и в первые дни она даже уставала от этих бесконечных улыбок. Потом привыкла.

Дома Лиля почти не улыбалась, потому что улыбаться не умела Ленка. Ленка умела только смеяться ‎— ‎низким, басистым смехом, похожим на плач. Трудно было сказать заранее, что может ее рассмешить. Иногда это была пестрая уличная кошка, нервно бежавшая вдоль дороги, иногда — связка неожиданно ярких цветов, мимо которых они шли в магазине, иногда еще что-нибудь. Могла рассмеяться яблоку или груше. Лиля пыталась вызнать — что смешного конкретно в этой груше, в этом фрукте, почему ты смеешься? Но ответа не получала.