Бухенвальдский набат - [32]

ЗЕМНЫЕ РАДОСТИ

В погожий день, какого нет приятнее,

шел теплоход сквозь голубой простор.

Я был на палубе и спорящих приятелей

нечаянно подслушал разговор.

Один сказал: — Ты на пороге старости

и все еще толкуешь о борьбе.

Но вот ответь: ты знал земные радости?..

Поди, они неведомы тебе —

с гулянками, пикантными романами,

с уменьем быть женато-холостым,

с роскошными ночными ресторанами

и женщинами яркой красоты...

С курортами, служебными успехами,

с наградами, завистливой молвой,

с начальственными важными доспехами

и двухэтажной дачей под Москвой.

Всяк был бы рад вкусить такие сладости.

И ты себе признайся самому:

не смог ты получить земные радости

и не лукавь: «Они, мол, ни к чему»...

— Тебя, поверь, я слушал с удивлением, —

сказал другой, — я вовсе не ханжа,

я, как и ты, не против ублажения

и живота, и тела... Но душа?!

Земля, без суеты и без парадности,

всей красотой обращена ко мне

и дарит щедро мне такие радости,

которых не вкушал ты и во сне.

Волнует ли тебя садов цветение?

А трепетная нежность алых роз?

Мечтал ли ты при соловьином пении?

Любовно гладил ли стволы берез?

Иль одурманенный парами ресторанными,

плененный той, «завистливой молвой»,

не любовался тихими полянами

и звезд не замечал над головой?

Пойми, увидеть штука непростая,

как «спит Земля в сияньи голубом»,

и услыхать, как «роща золотая

отговорила милым языком».

Тебя ж слепит успех и миг удачливый

да женских губ накрашенный коралл.

Что ж, с новой «Волгой», двухэтажной дачею,

ты сам себя нещадно обокрал...

И удалились от меня приятели.

Меж ними, верно, продолжался спор.

Был ясный день, какого нет приятнее.

Плыл теплоход сквозь голубой простор.

1980

* * *

Хоть мне уже за шесть десятков,

но я юнцом вскочил бы в круг

и ну давай плясать вприсядку,

когда бы в одночасье, вдруг

узнал, что пала тирания,

рассеченная вдоль ствола,

и что несчастная Россия

всерьез Свободу обрела!

1980

В СЕЛО СВЕТЛОГОРЬЕ ДОСТАВИЛИ ГРОБ...

           I

В Россию

из Афганистана,

на черных крыльях монопланов,

плывут,

плывут,

плывут гробы...

В них — убиенные Иваны,

двадцатилетние рабы,

рабы коварнейшего строя!

Нет, вы не пали как герои:

злодеями в чужом дому

вас смерть настигла,

мрак сокроет

вас, не известных никому.

...Почти мальчишками когда-то,

в руках с разящим автоматом,

за Родину мы шли вперед —

освободители - солдаты.

В народе подвиг наш живет.

А вас кто,

по какому праву

на смерть бесславную направил?

Какой вандал?

Каких кровей?

Чтоб стали вы червей потравой

во имя правящих червей?!

К чему вам те, чужие горы,

чужие города, просторы?

Своя ж земля полупуста!..

Непокоренных люты взоры,

их месть жестока,

но свята!

           II

В село Светлогорье

доставили гроб

с останками Вани Петрова.

Торчал

оцинкованный ящик,

как горб,

напротив родимого крова.

Казалось, что темень

накрыла крылом

средь белого дня Светлогорье.

И семь деревень окружили тот дом,

тот гроб,

то бездонное горе.

Селенья сомкнулись

в печальном кольце,

не веря, что парня не стало.

Несчастная мать,

без кровинки в лице,

над сыном своим причитала,

она причитала, безмерно скорбя:

—    Очнись, мой соколичек ясный!

Неужто затем родила я тебя,

чтоб ты был убит понапрасну?!

И женщины плакали горько вокруг,

стонало мужское молчанье.

А мать поднялась вдруг у гроба

и вдруг

возвысилась, как изваянье!

Всего лишь промолвила несколько слов

—    За них, — и на гроб указала, —

к ответу призвать бы

кремлевских отцов!

Так, люди? Я верно сказала?!

Вы слышите, что я сказала?!

Толпа безответно молчала —

рабы!

         III

В Россию

из Афганистана,

на черных крыльях монопланов,

плывут,

плывут,

плывут гробы...

Июль, 1980

* * *

Строки мои, строки,

чудо иль не чудо?

Ваши где истоки,

кто вы и откуда?

Я того не знаю:

днями и ночами

я вас не слагаю,

вы родитесь сами.

Строфы мои, строфы,

вы — моя отрава,

вы — моя Голгофа,

честь моя и слава.

Три строфы высоких

песней в небо взмыли

и какой широкий

мне простор открыли.

Прочих супостаты

держат на запоре...

Строки-арестанты —

боль моя и горе...

Вы — мои посевы,

вы — из сердца соки,

вы — души напевы,

строки мои, строки...

1980

* * *

Быть может, это совпаденье,

в чем тут секрет — мне невдомек:

почти всегда в мой день рожденья

бывает солнечный денек.

Еще вчера гуляли тучи,

не август — осень на дворе.

А нынче будто маг могучий

очистил небо на заре.

И наяву, не в чудной сказке,

в сиянье радостного дня

раскрылись снова лета краски

всё для меня,

всё для меня

и для моей котёнки тоже...

Прошу тебя,

на всем пути

свети нам чаще, если можешь,

свети нам, солнышко, свети!

1980

ЕРЕТИКИ

Еретиков в средневековье

сжигала церковь на кострах.

Так проще: убивать без крови

и всенародно сеять страх.

Иезуитам вопреки,

через костры,

застенки,

годы,

всё множатся еретики —

правофланговые свободы.

Непокоренные, они,

сегодня на Руси, в ГУЛАГе,

высоко держат правды стяги

как негасимые огни...

Еретикам и я сродни.

1980

* * *

Угомонись ты, гуманист!

Хоть будь героем из героев,

хоть будь ты фанатичен втрое,

красно, как Цицерон, речист,

бей в барабан и день и ночь,

зови людей к Добру и Свету,

Зло, полонившее планету,

увы, тебе не превозмочь.

Вокруг — тугая темнота,

а ты всего-то слабый лучик!

Ты до смерти себя замучишь,

лишь повторив удел Христа.

А он в страданиях угас,

умолк, распятый на тесине...

В народной гуще, как в трясине,

тонул его призывный глас...