Бухарин. Политическая биография. 1888 — 1938 - [37]

…перед победившей рабоче-крестьянской революцией на очередь станет объявление революционной войны, то есть вооруженная помощь еще не победившим пролетариям. Эта война может носить различный характер. Если нам удастся починить разрушенный хозяйственный организм, мы перейдем в наступление. Но если у нас не хватит сил на ведение наступательной революционной войны, то мы будем вести революционную войну оборонительную… священную войну во имя интересов всего пролетариата, и это будет звучать товарищеским призывом. Такой революционной войной мы будем разжигать пожар мировой социалистической революции ^{243}.

Революционная война стала официальной составной частью большевистских взглядов в 1917 г. в большой степени оттого, что она заменяла отсутствующую программу социальных преобразований и экономического развития ^{244}.

Ни один большевистский руководитель не казался более захваченным перспективой европейской революции, чем Бухарин. Накануне Октября, если взять только один пример, его излюбленной теоретической моделью старого порядка был еще государственный капитализм, наиболее развитое капиталистическое общество ^{245}. Насколько далека была эта модель от российской действительности, показывали немногочисленные странные, неуместные замечания Бухарина о русском крестьянстве, становившемся все более революционным. В июле он доказывал. что война настолько ускорила концентрацию и централизацию капитала в капиталистических странах, что мелкие производители — мелкая буржуазия — быстро перестают играть значительную политическую и экономическую роль ^{246}. И это в то время, когда революция в небывалых масштабах преобразила всю русскую деревню, привела к разделу помещичьей земли, а мелкий крестьянин-собственник стал преобладающей фигурой в деревне; мелкобуржуазный характер сельского хозяйства России тем самым углубился.

Не удивительно поэтому, что Бухарин в своей концепции социалистической революции отводил так мало места бунтующему русскому крестьянину и уже происходившей аграрной революции. Рассматривая крестьянство как «собственническую группу», которая будет сражаться только «ради защиты своей земли», он, как и многие большевики, видел развитие революции как двустадийный процесс: «первый фазис — с участием крестьянства, стремящегося попутать землю, второй фазис — после отпадения насыщенного крестьянства, фазис пролетарской революции, когда российский пролетариат поддержат только пролетарские элементы и пролетариат Западной Европы». Это подразумевало, что два переворота 1917 г. — в деревне и в городе — неизбежно пойдут своими особыми путями и вследствие «глубоких принципиальных различий между крестьянством и пролетариатом» вступят между собой в конфликт ^{247}. И снова якобы совершенно необходимым союзником российского пролетариата становился его европейский собрат. Последующий пересмотр Бухариным этого неудачного рассуждения, его открытие, что две революции фактически были составной частью одного происшедшего переворота, лежали в основе многих его взглядов 20-х гг. Его концепция в 1917 г., однако, только усложняла стоявшие перед большевиками проблемы.

Каковы бы ни были причины того, почему большевики не думали об экономической программе перед приходом к власти, это обстоятельство стало важным фактором последовавших разногласий. Оно повлекло за собой двенадцатилетние поиски жизнеспособной экономической политики партии, соответствующей ее революционным устремлениям и социалистическим убеждениям. Оно создало предпосылки того, что эти поиски характеризовались жестокими спорами и отсутствием согласия в основных принципах. Оно также побудило Бухарина заняться своей центральной в послеоктябрьский период темой — разработкой программы и теории построения социализма в России. Как мало он, ведущий партийный теоретик, был готов к такой задаче, показало вскоре его участие в оппозиции «левых коммунистов», которое подтвердило, что, кроме революционной войны, он не мог предложить партии, неожиданно начавшей управлять Россией, другой политики дальнего прицела.

Хотя элементы знаменитого бухаринского «левого коммунизма» присутствовали уже в 1917 г., стереотипное представление о нем как о наиболее догматичном представителе экстремистской политики до 1921 г. нуждается в пересмотре. Ясно, что ни левые, ни правые большевики вначале не имели доктрин, легко применимых ко внутренней политике; импровизация была обычным явлением. Как мы видели ранее, Бухарин не был внутренне неспособен к умеренности и компромиссам. Слухи о том, что даже в 1917 г. он был «более левым, чем Ленин», очевидно, происходили от неправильного понимания их кратких споров по обновлению партийной программы 1903 г. ^{248}. Бухарин хотел заменить в ней прежнее теоретическое представление о домонополистическом капитале новым положением, отражающим его идеи о государственном капитализме и империализме. Ленин настаивал на том, что старое представление было еще уместным в существенных моментах. Хотя дискуссия неожиданно выявила безусловно различную трактовку ими современного капитализма и, в несколько меньшей степени, возродила их разногласия по вопросу самоопределения наций, она не повлияла на текущую политику и тактику, где они действовали в согласии