Бухарин. Политическая биография. 1888 — 1938 - [36]

.

Существует несколько причин, почему большевизм — движение, опиравшееся на теорию, — пришел к власти без логически последовательной программы экономической и социальной революции. Перед 1917 г. партия сосредоточилась почти исключительно на политической борьбе против царизма, а не на казавшихся отдаленными проблемах социалистического устройства. Февральское восстание оказалось неожиданным для партийных руководителей, которые затем в оставшиеся перед Октябрем месяцы обсуждали в основном вопросы борьбы за власть, а не перспективы ее использования. Во-вторых, традиционный марксизм содержал мало отправных точек для размышлений о послереволюционном развитии. Сам Маркс рассматривал экономическую модернизацию как историческую функцию капитализма, нигде не указывая и даже не намекая на возможную роль социалистов в этом деле. К тому же он вообще отклонял попытку делать конкретные предположения относительно послекапиталистического развития, и это стало традицией, которую соблюдали его последователи. В-третьих, Ленин очень критически относился к обсуждению проблем будущего. Он предпочитал совет Наполеона: «On s’ingage et puis… on voit!» [Ввяжемся в бой, а там будет видно], признавая позднее, что большевики действовали в 1917 г. именно так ^{238}. Его нерасположенность к таким проблемам мешала тем большевикам, которые иногда хотели заглянуть вперед. Например, в начале 1916 г. Бухарин похвалил новую программу голландских социал-демократов, содержавшую перечень умеренных требований, которые предусматривали национализацию банков и крупной индустрии, прогрессивное налогообложение, разработку законов о социальном обеспечении, 8-часовой рабочий день. Ленин раздраженно отмахнулся от сообщения Бухарина, поясняя: «Так как в настоящий момент… социалистическая революция в указанном смысле еще не началась, программа голландцев абсурдна» ^{239}.

Однако все эти соображения ни в коей мере не могут полностью объяснить, почему не сочли нужным продумать экономическую программу такие самостоятельно мыслящие большевики, как Бухарин, который не более Ленина был подготовлен к внутриполитическим кризисам в послеоктябрьский период. Проблема лежала глубже, она касалась основной дилеммы, веко-ре вставшей перед победившими большевиками. Несмотря на настойчивую защиту социалистической революции, Бухарин понимал, что Россия является глубоко отсталым обществом ^{240}. Каким образом могло быть увязано одно с другим? Для него и для всего большевистского руководства, как правило, ответ заключался в течение нескольких лет в предположении органической связи между революцией в России и революцией в развитых европейских странах. Вместо того чтобы подойти вплотную к решению вопросов социалистической формы правления в России, большевики прибегли к положению, считавшемуся у марксистов бесспорной истиной, что пролетарская революция так же, как предшествующие ей буржуазные, будет явлением международным. Социальную и экономическую отсталость России, заключали они, можно преодолеть благодаря товарищеской помощи и поддержке с Запада. Это нежелание задумываться над программными вопросами больше, чем что-либо другое, мешало большевикам разумно рассуждать об экономическом обновлении и других внутренних проблемах будущего.

Такое уклонение от ответа особенно характерно для воззрений Бухарина в 1917 г. (хотя оно было присуще не только ему). В своей первой статье, опубликованной после падения царского самодержавия, он задавал себе вопрос, каким образом немногочисленный пролетариат России после своей победы сможет справиться с экономическими и организационными задачами в отсталой мужицкой стране. И отвечал:

Нет никакого сомнения в том, что русская революция перекинется на старые капиталистические страны и что рано или поздно она приведет к победе европейского пролетариата.

Экономические проблемы, другими словами, имели международный характер, так как результатом мировой революции могла быть единственно «товарищеская экономика» ^{241}. Бухарин не изменил этого своего взгляда в течение всего 1917 г. Через два дня после большевистской победы он повторил свои аргументы, сделав их еще более определенными: «Мировая революция означает не только чисто политическую поддержку русской революции. Она означает экономическую поддержку». Осторожно говоря лишь о, «полной» и «окончательной победе» революции, он оценивал тем не менее перспективы изолированной социалистической России недвусмысленно: «Окончательная победа российского пролетариата… невероятна без поддержки западноевропейского пролетариата» ^{242}.

Ставя экономическое будущее России в зависимость от успешного восстания в Европе, доктрина мировой революции отвлекала большевиков от внутриполитической реальности, ослабляла понимание необходимости индустриальной и аграрной программы и приковывала их внимание исключительно к событиям на Западе. В результате одним из основных партийных принципов стала вера в революционную войну, с помощью которой революционная Россия могла бы в случае необходимости избежать изоляции и обеспечить спасительную связь с передовыми индустриальными странами Европы. Как обещал Бухарин летом на VI партийном съезде: