Будни - [89]

Гришка посмотрел на открытое лицо Шмотякова, и у него блеснула слабая надежда. Стало немного стыдно за то, что так мог подумать об ученом.

Они не нашли сегодня ни одной кормовой площадки. Ондатра, видимо, жила в одном месте. Они поели в Старом выломке малины, пособирали грибов. Потом Шмотяков предложил наудить в реке окуней и сварить обед. Клевало в Нименьге хорошо; они быстро натаскали полный котелок рыбы. Здесь почти к самой реке подходил узкий перешеек Федорова болота, совершенно голого, с редкими кочками, поросшими таволгой и мятликом. Отдыхать нужно было устроиться в тени. Они перешли перешеек. Берег болота был обрывист. Краснело глинистое обнажение. От болота шел негустой еловый лес. В одном месте, на самой кромке берега, стояла широкая тенистая ель. Стояла она на отшибе от леса. Тут Шмотяков с Гришкой и решили устроить привал. Прежде чем развести огонь, Гришка обрыл землю палкой, сорвал вокруг наполовину высохшую траву. Шмотяков в это время чистил рыбу.

— Нет, Григорий Иванович, — говорил он. — Надо быть посмелее, подогадливей. Мурышиха — огонь!

Глаза Гришки засверкали. Он уставился в одну точку и сидел неподвижно.

— Да, — тихо продолжал Шмотяков. — Ради такой можно все забыть… Ты ей говорил что-нибудь?

Гришка помолчал и, не глядя на Шмотякова, начал:

— Один раз мне показалось, что Мурышиха за мной следит. Куда я пойду, туда и она. А встретишь один на один, улыбается. «Что это, парень молодой, я на улицу выходишь мало?» — «Мне некогда». — «Так и умереть будет некогда… Ты с народом живи. Вон, слышишь, у завода гармошка, пойдем, попляшем?» — «Пойдем». Она пляшет и все на меня смотрит. Песни поет. Потом перестала и говорит: «Девушки, вы Гришу приговаривайте. Он у вас совсем в загоне». А один раз попалась на деревне:. «Ты, Гришенька, чего-то голову вешаешь. Если таким будешь все, любить перестану». Меня за руку берет и шагаем вместе. Навстречу ее муж, Гаврила: «Ты на меня сердца не имей, у меня к Гришеньке охота припала». — «Да я ничего, пожалуйста. Я себе другую найду. Вон сколько девчат». — «Небось, забегаешь…» — «Нет, пожалуйста…»

Щеки у Гришки горят. Глаза полуприкрыты. Вдруг он умолкает, широко открывает рот и на секунду застывает. Позади Шмотякова, в болоте, пламенем горит мох. Видимо, уголек прыгнул несколько минут назад: в торфу уже выгорела глубокая яма. За рассказом они ничего не заметили.

Ничего не говоря, Гришка хватает с огня котелок и прыгает к низу. На полсекунды все застилает густым паром, слышится запах жареной рыбы. Гришка бежит к реке. Шмотяков выламывает большой сук и начинает захлестывать огонь. Гришка прибегает, льет из котелка, снова бежит. Они работают молча, со стиснутыми зубами, изъясняются знаками, мычанием. В этом древнем болоте торф достигает местами нескольких метров, сейчас он горит лучше самого сухого дерева.

Когда им кажется, что пожар остановлен, пламя вспыхивает снова неожиданно и ярко.

Если пожар направится в глубь болота, его не остановишь. Если он ударится влево, его тоже не остановишь, потому что сразу пойдут глухие еловые гряды — Шумиха. Тут много старого валежника, елка выстоек при ударе гудит, как выстрел. Толстый покров многолетних зеленых мхов.

Гришка сверкает голыми пятками. Он принес уже не один десяток котелков. В одном боку удалось приостановить огонь.

Они работают до изнеможения. Наконец кажется, все затушено. Оба мокрые от пота, опасливо озираясь по сторонам, садятся тут же на мох.

— Ух! — вырывается у Гришки.

Шмотяков молча отирает лицо.

Солнце перевалило за полдень. Жара. Воздух неподвижен. Густой, удушливый дым долго стоит на месте.

Они сидят и смотрят на притихшее желтое пятно. Сидят час, два. Все тихо. Шмотяков, оглянувшись по сторонам, встает. Встает и Гришка.

С западной стороны, очень далеко, слышен выстрел. Это ходит Онисим.

— Да, — говорит Шмотяков.

— Да, — отвечает Гришка и злобно смотрит на желтое пятно. Потом встает на него босыми ногами и начинает прощупывать. Под ногой мягко и тепло, но огня нет. Ни шипения, ни дыма. Только стоит еще запах гари.

Они берут котелок и скрываются в лесу. Отойдя с полкилометра от места пожара, Шмотяков проводит рукой по мокрому лбу и говорит:

— Ну, давай рассказывай, что дальше было?

— Нет, больше не стану, — твердо и злобно отвечает Гришка.

Они делают большой круг лесом и снова выходят к реке.

Кончается день. Уже в тени стоят прибрежные травы. В береговых гнездах притихли ласточки. Странная тишина и неподвижность. Как что-то очень далекое, мнится только что прошедший знойный день: шум, свет и движение. Было или не было? Может быть, все это происходит еще в детстве? Вот снова родная река под деревней, кривая и мелкая, заросшая хвощом и кувшинками. «Узенькое место» с десятками ласточкиных гнезд, с камнями, у которых бабы моют платье, и серые «лёжни»[20] под камнями, которых надо разыскивать, засучив штаны выше колена или повесив их на шею в виде хомута. Под ногой что-то скользкое. Падение в воду. Крики баб. Порванная о камень рубаха, ссадина на боку. Товарищи ведут по знойному полю. Цветы и травы полны гудения. Громадный оранжевый шмель висит на цветке, изогнув его дугою. Строгая фигура отца, короткое обследование, из веника вытаскивается прут, покрепче и подлиннее. Товарищи спешно удаляются…