Буддизм в русской литературе конца XIX – начала XX века: идеи и реминисценции - [42]
4 марта 1901 г. Волошин приезжает в Москву. В столице продолжаются волнения, в начале февраля в стране началась Вторая всероссийская студенческая забастовка, которая охватила 35 учебных заведений, это сопровождается массовыми демонстрациями, стычками с полицией.
Волошин уезжает в Париж, стремясь теперь познать европейскую культуру. А. М. Петровой он пишет: «Теперь туда – в пространство человеческого мира – учиться, познавать, искать. В Париж я еду. чтобы познать всю европейскую культуру в её первоисточнике и затем, отбросив всё “европейское” и оставив только человеческое, идти учиться к другим цивилизациям, “искать истины” – в Индию и Китай. Да и идти не в качестве путешественника, а пилигримом, пешком, с мешком за спиной, стараясь проникнуть в дух незнакомой сущности. а после того в Россию окончательно и навсегда» (из письма А. М. Петровой от 12 февраля 1901 г.)[400].
В Автобиографии об этом периоде Волошин напишет: «Здесь же [в Туркестане] создалось решение на много лет уйти на запад, пройти сквозь латинскую дисциплину формы.
С 1901 года я поселился в Париже. Мне довелось близко познакомиться с Хамбу-ламой Тибета, приезжавшим в Париж инкогнито, и прикоснуться, таким образом, к буддизму в его первоистоках.
Это было моей первой религиозной ступенью. В 1902 году я так же близко соприкоснулся с католическим миром, во время моего пребывания в Риме, и осознал его как спинной хребет всей европейской культуры.
Затем мне довелось пройти сквозь близкое знакомство с магией, оккультизмом, с франкмасонством, с теософией и, наконец, в 1905 году встретиться с Рудольфом Штейнером, человеком, которому я обязан больше, чем кому-либо, познанием самого себя.
Интерес к оккультному познанию был настолько велик, что совершенно отвлек меня от русских событий 1905 года и удержал меня вдали от России. Первую русскую Революцию я увидал в том преображении, которое выразилось в моем стихотворении “Ангел Мщенья”, осуществившемся воочью только теперь»[401].
В другой Автобиографии [ «по семилетьям»] об этом же: «4-е семилетье: ГОДЫ СТРАНСТВИЙ (1898–1905). Отсюда пути ведут меня на запад – в Париж, на много лет, – учиться: художественной форме – у Франции, чувству красок – у Парижа, логике – у готических соборов, средневековой латыни – у Гастона Париса *(Парис Гастон (1839–1903) – французский филолог-медиевист), строю мысли – у Бергсона, скептицизму – у Анатоля Франса, прозе – у Флобера, стиху – у Готье и Эредиа. В эти годы – я только впитывающая губка, я весь – глаза, весь – уши. Странствую по странам, музеям, библиотекам: Рим, Испания, Балеары, Корсика, Сардиния, Андорра. Лувр, Прадо, Ватикан, Уффици. Национальная библиотека. Кроме техники слова, овладеваю техникой кисти и карандаша. 5-е семилетье: БЛУЖДАНИЯ (1905–1912). Этапы блуждания духа: буддизм, католичество, магия, масонство, оккультизм, теософия, Р. Штейнер. Период больших личных переживаний романтического и мистического характера.»[402]
Итак, М. Волошин прибыл в Париж с намерением изучить его, чтобы потом отправиться учиться в Индию и Китай. Но поэт настолько был захвачен атмосферой Парижа, что «долгие годы оставался для современников французом, парнасцем, отделенным своей “французскостью” от будней русской словесности. Эта “плененность” буквально отзовется строкой одного из стихотворений (“Парижа я люблю осенний строгий плен.”, а позже – как это часто бывает у Волошина – станет символом, философемой, обозначающей отношения поэта и бытия»[403].
И именно в Париже состоится знаменательная встреча Волошина с Хамбо-ламой Агваном Доржиевым. Вероятно, этой встречи не было бы, если бы не тогдашнее парижское окружение поэта, уже знакомое с буддизмом. Об увлечении буддизмом творческой интеллигенции Парижа и Петербурга следует сказать отдельно.
Говоря об адептах буддизма в Петербурге, А. И. Андреев подчеркивает, что это были главным образом «представители высшего света и либеральной интеллигенции. Это были своего рода богоискатели, отвергшие ортодоксальное христианство и искавшие новую веру в религиозно-философских учениях Древней Индии и Тибета, таких как веданта и буддизм»[404].
Буддизм становится популярен в крупных европейских городах: Лондоне, Берлине, Вене, Риме и особенно в Париже.
А. И. Андреев обращает внимание, что «распространению буддизма на западе России немало способствовала также и новомодная теософия, имевшая явную индо-буддийскую подоплеку. От “Тайной доктрины” Е. П. Блаватской легко переходили к буддийскому учению как таковому, видя в нем некую универсальную религию будущего. В целом же не будет преувеличением сказать, что в Петербурге этого периода теософией и буддизмом увлекались в равной степени практически одни и те же люди, что породило даже такое характерное словечко, как “теософо-буддисты”. Эти неофиты – по сути, интеллектуальные буддисты или необуддисты – тяготели к раннему, этическому, буддизму Хинаяны с его акцентом на индивидуальном морально-психологическом самосовершенствовании, в отличие от приверженцев позднего “Северного буддизма” Махаяны (Большой Колесницы), для которой конечная цель учения состояла в общем спасении живых существ»
