Буддизм в русской литературе конца XIX – начала XX века: идеи и реминисценции - [31]

. Брюсов отмечает выдающиеся художественные достоинства и присутствие особой духовной силы в произведении буддийского автора: «Однако такова творческая сила индусского поэта, что даже в третьем отголоске многие части его поэмы производят впечатление неодолимое – простотою и живописностью рассказа и глубиною высказываемых мыслей. Имея в руках лишь “перевод с перевода пересказа”, читатель все же чувствует, что пред ним – создание истинно великое, одно из драгоценнейших сокровищ мировой литературы»[295]. По мнению известного поэта, читая поэму Асвагхоши, «вполне понимаешь, какое безмерное богатство творческой мысли заключает в себе буддизм. Многое из того, что, при передаче в современных философских терминах, кажется нам повторением давно известного, здесь в поэме, будучи воплощено в художественных образах, приобретает всю яркость новизны и открывает мысли новые кругозоры»[296].

В своем обстоятельном «Введении» к переизданию перевода Бальмонта поэмы Асвагхоша «Жизнь Будды» Г. Бонгард-Левин подчеркивает историко-культурную значимость этого факта. Он пишет, что Сабашников и Бальмонт, которые познакомили русского читателя с «Жизнью Будды» Асвагхоши, вероятно, не знали, что «встреча России с царевичем Сиддхартхой, ставшим “Просветленным”, была уже не первой»[297]. На самом же деле история столь популярной в XII в. на Руси «Повести о Варлааме и Иоасафе, царевиче индийском» восходит к индийской легенде о жизни Будды и именно к «Буддачарите». Перевод на древнерусский и на другие славянские языки делался с ее греческой версии. Эта повесть имела неизменную популярность на протяжении многих веков. С ней был знаком Симеон Полоцкий, при Петре I театральные представления, основанные на сюжете «Повести», вызывали большой интерес у тогдашней публики. Позднее к этому произведению обращались В. А. Жуковский и А. Н. Майков[298]. Кроме того, любимая Бальмонтом драма «Жизнь есть сон» известного испанского драматурга Кальдерона, переведенная поэтом на русский в 1902 г., также была написана на сюжет «Повести о Варлааме и Иоасафе»[299].

После перевода поэмы Асвагхоши Бальмонт приступает к переводу других индийских сочинений. Особое место занимает драматургия Калидасы (вероятно, особую роль в этом сыграла новая встреча с С. Леви в Париже).

К индийской тематике Бальмонт обращался и после эмиграции во Францию в 1920 г., хотя только один его сборник, с частью стихов, написанных после посещения Индии, был переведен на французский язык и издан в Париже в 1923 г. Статьи и стихотворения Бальмонта, посвященные Индии, изредка появлялись во Франции, в сборниках, изданных в Праге, Риге, Берлине, Стокгольме[300].

В 1927 г. тоскующий по Родине поэт напишет о единстве тех разных стран, которые он видел во время своих далеких путешествий, с Отчим Домом – Россией, среди этих стран назовет Бальмонт и Индию:

…Священный Бенарес – не тот же ли один

Всё это сон земли, людского сердца чары?[301]

(«Я», сборник «В раздвинутой дали (Поэма о России)» (1929))

В очерке «Малое приношение», посвященном Л. Н. Толстому, Бальмонт говорит, что страны разъединяются природой и людьми, но в то же время есть «мировая перекличка от страны к стране», когда «одна другой дарит свой красивый обычай, или верную мысль, или слово песни, или подвиг, пробуждающий души, самые разные, или манит к себе страна страну тем, что есть в ней особенно широкая река, особенно высокая гора, совершенно единственный особенный человек»[302]. Он приводит слова индусского поэта Калидасы: «Великие умы, как горные вершины, горят издалека». По мнению Бальмонта, «к числу таких горных вершин, которые не разъединяют, а связуют и над которыми не властны время и пространство, принадлежит благовестник русской речи, прозвучавший во всем мире, Лев Толстой»[303]. И поэт, убежденный в таком единении стран и народов – через великий подвиг души, – пишет в этом очерке о своем поминовении великого русского писателя вдали от Родины, о своем «малом приношении» на острове Ява в древнем буддийском храме Боро-Будур: «Он давно полуразрушен землетрясением, этот исполинский храм Белых Будд, изваянные плиты которого, если бы их поставить вровень одну за другой, протянулись бы на версты. Но до сих пор туда приходят верные и дышат воскурения. И, молитвенно брошенные, лежат на камне цветы. В день памяти великого русского, возлюбившего любовь и самоотречение, – во имя новой жизни, которая не может не расцвесть, – придя из темноты и уходя в темноту, я оставляю на камне эти три-четыре малые мои цветка»[304].

Азия и буддизм в контексте творческих идеи В. Хлебникова

Известный поэт-футурист В. Хлебников родился под Астраханью, там, где проживает народ, исповедующий буддизм, – калмыки. Сам Хлебников об этом писал: «Родился 28 октября 1885 в стане монгольских исповедующих Будду кочевников – имя “Ханская ставка”, в степи – высохшем дне исчезающего Каспийского моря (море 40 имен)»[305].

Именно с этим фактом часто связывают наличие «восточных элементов» в его произведениях. Так, известный исследователь творчества Хлебникова Р. В. Дуганов пишет: «Задавая вопрос “Нужно ли начинать рассказ с детства?”, он говорил о детстве как о воскрешении прапамяти народа. И, вспоминая место своего рождения в Калмыкии, на пересечении Запада и Востока, “где море Китая затеряло в великих степях несколько своих брызг, и эти каплистаны, затерянные в чужих степях, медленно узнавали общий быт и общую судьбу со всем русским людом”, он говорил о себе – другом: “Но ведь это я, но в другом виде, это <второй> я – этот монгольский мальчик. Задумавшийся о судьбах своего народа”»