Будда - [28]

.

Научившись погружаться в состояние транса (джхану), йогин проходит через серию состояний все более глубокого ментального погружения, которые не имеют ничего общего с теми состояниями сознания, которые присущи обычной жизни. На первой ступени джханы йогин полностью отключен от внешнего мира и ощущает величайшие восторг и радость, которые воспринимаются им как начало окончательного освобождения. Он еще не полностью отрешился от внешних образов, порой в его мозгу проскакивают случайные мысли. Уже на этой ступени йогин ощущает, что неподвластен желаниям, удовольствиям или боли и способен с полной концентрацией созерцать предмет, символ или учение, которые избрал в качестве объекта медитации. На второй и третьей ступенях джханы йогин настолько погружается в созерцание истинной сущности объекта медитации, что процесс мышления полностью останавливается. Ему уже недоступно ощущение чистой радости, которое он испытывал на предыдущей ступени. На заключительной, четвертой ступени джханы истины его дхармы настолько проникают в его сознание, что йогин уже ощущает себя частью своей дхармы и все иное для него перестает существовать. Как ни парадоксально, ничего сверхчеловеческого в описанных состояниях нет. Древнеиндийский йогин знал, что достигает их только своими силами, но неудивительно, что он воспринимал это как действительный уход от мира и тем самым приближение к своей цели. Если он действительно овладел вершинами мастерства йоги, он мог пойти дальше джханы на очередную ступень последовательной череды медитативных состояний — четырех аятан. Для них характерно настолько глубокое изменение сознания, что древнеиндийские йогины воспринимали это как вхождение в сферу, где обитают боги[30]. Выполняя аятаны, йогин последовательно переходил из одного ментального состояния в другое, что воспринималось им как переход к новым формам существования: ощущению бесконечности; ощущению чистого сознания, которое знает только о нем самом и больше ни о чем; ощущению полной пустоты, что есть, хоть это и парадокс, наполненность. Дойти до третьей аятаны было под силу лишь самым одаренным йогинам. Эта ступень названа «ничто в смысле небытие» по той причине, что не имеет никакого отношения ни к одной из форм существования, известных человеку в мирской жизни. Притом это ничто нельзя назвать иным бытием. Не существует никаких терминов и понятий, которыми можно было бы описать это состояние, и потому уместнее оказалось называть это не «нечто», а «ничто». По одному из описаний это состояние можно уподобить чувствам, которые возникают, когда входишь в пустую комнату: ощущения пустоты, простора и свободы.

Аналогичные замечания о божественном опыте присутствуют и в монотеизме. Хотя в теологии иудаизма, христианства и ислама наиболее возвышенные эманации божественного духа в человеческом сознании обозначаются по-разному, смысл всех определений, по сути, тяготеет к понятию «небытие». Теологи также отмечают, что неправильно утверждать, что бога не существует, поскольку бог — это не что иное, как просто еще одна форма существования. Дать определение трансцендентального или божественного, в любом языке возникают почти непреодолимые трудности, поэтому нигилистическая окраска терминов — это не более чем один из способов, к которому инстинктивно прибегают мистики, желая подчеркнуть «инакость» этих понятий[31]. Понятно теперь, что йогинам, достигавшим состояния аятана, казалось, что они наконец ощущают дыхание беспредельного «я», которое присутствует в самой сердцевине их существа. Алара Калама был одним из немногих йогинов того времени, сумевших подняться до осознания «Небытия» — по его утверждению, ему удалось «войти» в свою истинную сущность, что и составляло цель его духовного поиска. Гаутама был весьма одаренным учеником. И если другим посвященным требовалось достаточно много времени на прохождение ученичества — зачастую оно длилось всю их жизнь — то Гаутама за довольно короткое время сумел достичь уровня постижения «небытия». Алару Каламу обрадовала эта весть, и он предложил Гаутаме вместе с ним разделить руководство сангхой. Однако Гаутама отверг это предложение; более того, он решил покинуть сангху Алары Каламы.

Итак, учение принесло пользу — Гаутама хорошо овладел методом йоги и на протяжении всей жизни практиковал ее. Но он не мог согласиться с тем, как Алара Калама трактовал его, Гаутамы, медитативный опыт. Здесь как раз и проявился знаменитый скептицизм Гаутамы по отношению к метафизическим учениям. Это впоследствии будет неотъемлемой особенностью его пути как духовного учителя. А пока Гаутама сомневался: как состояние «небытия» может отождествляться с вечно существующим «я», если сам он не раз достигал этого состояния собственными усилиями? Стало быть, это «небытие» не может быть абсолютным, поскольку вызвано йогическими упражнениями. В этом проявляется безжалостная честность Гаутамы по отношению к самому себе: он не мог позволить беспочвенным утверждениям увлечь себя в сторону, сколь соблазнительными они бы ни были. То состояние возвышенного сознания, которое давали медитации, не могло быть нирваной, потому что, выходя из транса, Гаутама снова ощущал, что подвержен страстям, желаниям и томлению. Иными словами, это была все та же неисправимая жадная до жизни человеческая натура. От упражнений в йоге последовательной духовной трансформации с ним так и не происходило, и состояние длительного умиротворения оставалось все таким же недоступным. Но ведь нирвана не может быть временным состоянием! В этом было явное терминологическое противоречие, потому что нирвана вечна