Будда - [30]

. И в тот самый момент, когда он, казалось, окончательно зашел в тупик в своих философско-духовных поисках, перед ним забрезжили контуры долгожданного решения.

3. Просветление

Легенды свидетельствуют, что детство Гаутамы было безмятежно — заботливый отец зорко следил, чтобы зрелище страдания никогда не попадалось на глаза юному наследнику. А между тем, только пройдя через их горнило, можно обрести духовную зрелость. Правда, позже Гаутаме припомнился один момент его детства, когда ему приоткрылось видение другого мира, нежели тот, в котором он жил. Как-то раз, когда он был совсем маленьким, отец взял его на священный обряд первой распашки полей под будущий урожай. Это был большой ежегодный праздник, на который собирались все шакьи от мала до велика. Шуддходхана как правитель тех мест должен был обязательно принять в нем участие. Вот он и оставил мальчика на попечение нянек в тени дерева сизигиум, которое росло неподалеку от кромки поля. Любопытным нянькам очень захотелось взглянуть на праздник, и они убежали на поле. Оставшись один, маленький Гаутама немедленно сел и стал с любопытством оглядываться. С этого места легенда имеет несколько версий. Согласно одной из них, наблюдая, как распахивают поле, мальчик увидел, как нож срезает верхний слой земли с побегами молодой травы и уничтожает множество мелких жучков и букашек вместе с кладками яиц, которые они на свое горе отложили под ее корнями. Глядя на эту картину погибели насекомых, ребенок ощутил странную горечь, как будто убивали его близких[1].

Но чувства быстротечны, когда ты только начинаешь жить. День выдался на диво погожий, солнце ярко светило, на небе не было ни облачка, и вскоре печаль сама собой улетучилась из души юного Гаутамы. На смену ей в его сердце проникла светлая, чистая радость. Каждому из нас хоть раз в жизни довелось испытать такой прилив чистого немотивированного восторга. Но стоит задуматься о том, что его вызвало, начать анализировать, как ощущение восторга блекнет. На самом деле здесь нет ничего удивительного. По сути, это не что иное, как моменты экстаза, который уносит душу ввысь, а при соприкосновении с рассудочным сознанием немедленно исчезает. Само слово экстаз буквально означает «находиться за пределами себя»; это состояние не имеет ничего общего с бодрствующим, вечно алчущим эго. Как позже заметит Гаутама, экстатическое состояние «существует отдельно от объектов, пробуждающих жажду жизни». Увидев страдания живых существ, мальчик впустил в свое сердце их боль, и его неожиданно затопила волна глубокого сострадания, вырвав из привычного состояния душевного комфорта. Так всплеск бескорыстного сочувствия подарил ему момент духовного освобождения.

Повинуясь инстинкту, ребенок вдруг успокоился и непроизвольно принял позу йоги: сел на скрещенные ноги и с выпрямленной спиной. Будучи йогином от рождения, он сумел войти в первую йогическую дхъяну, состояние, в котором йогин ощущает спокойную радость, но еще способен мыслить[2]. И хотя никто, конечно, не учил его этому, маленький Гаутама на несколько мгновений испытал, что значит отрешиться от собственного «я». Легенда гласит, что живой мир природы сразу же распознал огромный духовный потенциал юного Гаутамы. По мере того как день катился к закату, тени деревьев сдвигались, следуя за солнцем, но только не тень дерева, под которым сидел мальчик. Дерево продолжало защищать его от палящего зноя. Это чудо произвело огромное впечатление на нянек, когда они, вспомнив о своих обязанностях, вернулись наконец к своему подопечному. Они привели Шуддходхану, и тот немедленно воздал почести своему маленькому сыну. Эта последняя часть истории, несомненно, является чистым вымыслом. Однако самой истории о том, как Гаутама еще совсем малышом погрузился в состояние йогического транса, независимо от ее исторической достоверности, придается важное значение в палийских легендах о Гаутаме. Считается, что это событие сыграло не последнюю роль в его последующем просветлении.

Итак, прошли годы, и в период разочарования в путях к духовному освобождению, которые предлагали аскеты, йоги и нищенствующие лесные монахи, Гаутама, разрываясь между отчаянием и надеждой, вслед за своей мыслью о том, что должен быть какой-то иной путь к просветлению, вдруг вспомнил то давнее детское переживание. Воспоминание о состоянии экстаза, пережитом в раннем детстве, вдруг непроизвольно всплыло из глубин памяти.

До крайности истощенный Гаутама будто вновь ощутил блаженную прохладу под сенью сизигиума, а следом немедленно возникла ассоциация с «прохладой» нирваны. Сама судьба словно давала ему надежду: многим посвященным в йогу, несмотря на многолетние упорные занятия, удается достичь лишь первой дхъяны; у Гаутамы же это получилось само собой, без всяких усилий, и принесло предвкушение нирваны. С тех самых пор, как он покинул Капилаватсу, Гаутама изгнал чувства радости и счастья из своей жизни. В годы аскезы он активно умерщвлял плоть, надеясь тем самым достичь мира сокровенного, который, по его глубокому убеждению, был антиподом обычной жизни вечно страдающего человечества. И все же, будучи ребенком, без всяких усилий он сумел ощутить йогический экстаз — просто потому, что до этого испытал чистую, ничем не замутненную радость. При воспоминании о живительной прохладе в тени дерева, его, слабого и истощенного аскезой, охватило ощущение сродни тому, что испытывает выздоравливающий от тяжкой болезни. В голове родилась довольно смелая и необычная мысль: «А вдруг это и есть путь к просветлению?» Может, духовные наставники заблуждались? Вместо того чтобы насильно вести свое «я» к окончательному освобождению, не лучше ли попробовать добиться его без всяких усилий? А может, нирвана — естественное свойство человеческой природы? Если малыш сумел войти в состояние первой дхъяны и ощутить дыхание нирваны, то для взрослого человека такого рода йогическое озарение должно быть совершенно доступно. И вместо того, чтобы использовать йогическую практику как оружие против собственной человеческой природы, не лучше ли с ее помощью культивировать те ее ростки, которые ведут к ceto-vimutti, «высвобождению ума» (пали), что есть синоним высшего просветления?