Буало-Нарсежак. Том 3. Та, которой не стало. Волчицы. Куклы. - [130]

— Ты устал, — тихо говорила Одетта. — Иди ложись.

Дутр медленно выпускал дым. Проходило с полчаса, и он предлагал:

— Если хочешь отдохнуть, то…

Одетта делала вид, что не слышит. Трава и холмы светились так волшебно и нежно, что Дутр едва сдерживался, чтобы не застонать. Цикады, казалось, перекликались с разных концов земли. Из-под опущенных ресниц Одетта наблюдала за Пьером, а Пьер, делая вид, что смотрит в сторону, не терял из вида Одетту. Задумчивые, неподвижные, сидели они в своих шезлонгах, а луна тем временем все выше поднималась на небо. Мало-помалу становилось зябко. Сначала зябли руки, потом холод забирался внутрь под кожу, скапливался в груди, в животе, добирался до затылка, леденил ноги и вдруг казалось, что их окатили холодной водой, от которой сводило скулы. Одетта поднималась, потирая руки.

— Не засиживайся слишком поздно, малыш.

Но и сказав, медлила, не уходила, стояла, потом оглядывалась, словно страшилась неведомой опасности. Наконец обеими руками проводила по стриженым волосам, с удрученным видом шла к себе в фургон и, не зажигая света, начинала раздеваться. Дутр выжидал. Он знал, что Одетта следит за ним через приоткрытое окошко. Однако угадывал ту минуту, когда, побежденная усталостью, она все-таки ложилась на свою узкую кушетку. Тогда, скользя тише тени, Дутр обходил лагерь, сжимая руки в карманах в кулаки, хмелея от нестерпимого горя и одиночества. На цыпочках подходил он к двери Греты и запирал ее на ключ. Прислушивался, неслышно обходя прицеп. Иногда, раскинув руки, прижимался к стенке и, приникнув к прогретому дереву, бормотал: «Грета… Грета… Я люблю тебя… Грета… Я больше не могу без тебя… Грета…» Поцелуи, как печати, должны были ограждать пространство, где спала девушка, а Дутр возвращался и снова смотрел на колдовское небо. Где найти ночь, когда ему позволено будет забыться сном и забыть?

На заре Владимир опять нажимал на клаксон…

Фургоны миновали Сен-Флур, спустились в долину Даланьон. Одетта передала руль Дутру, а сама занялась картой.

— Переночуем мы около Иссура, — сказала она. — А завтра к вечеру без всякой гонки будем уже в Виши.

— Ты, кажется, рада?

— Я всегда придумаю, чем себя порадовать.

Одетта надела очки и пальцем по карте показала, какая им предстоит дорога. Владимир устал и на этот раз ехал за «бьюиком». В зеркальце было видно, с какой осторожностью ведет он свой пикап с двумя прицепами.

— Ты не находишь, что она стала… еще страннее? — спросил Дутр.

— Кто? Она?

Одетта большим пальцем показала назад в сторону пикапа с прицепами.

— А кто же? Она, конечно.

— Знаешь, — ответила Одетта, — у меня других забот хватает!

Дорога сузилась, начала петлять, и они замолчали, внимательно следя за поворотами и большим фургоном с реквизитом, который так и норовил заехать за желтую линию. Слева среди огромных валунов, помеченных, как ватерлинией, темной полосой весеннего паводка, бежала река. Одетта отпила несколько глотков кофе прямо из термоса.

— Кофе хочешь?

— Нет, спасибо.

— Мне не терпится повидаться с Вийори.

— Кто это?

— Знакомый, который устроил нам ангажемент в Виши. Проходимец, но со связями. Он тоже должен приехать.

Одетта так решительно подняла очки на лоб, словно приготовилась обсуждать условия нового контракта.

— Этой ночью мне кое-что пришло в голову. Я вспомнила один номер, когда-то я видела его в Берлине. Вполне возможно, что наша дурища нам пригодится.

Дутр втянул голову в плечи и перестроился во второй ряд.

— Послушай…

— Конечно, конечно, — сказала Одетта. — Не стоит ссориться. Но я ее у себя не оставлю, если она и дальше будет бездельничать. Запомни это раз и навсегда.

— Расскажи, что за номер.

— Довольно сложный. Вечером я покажу. А сейчас мне зверски хочется есть. Мы уже пять часов в дороге!

Подъем кончился, фургоны выехали на плоскогорье с торчащими кое-где скалами и полуразрушенными башнями — жалкими остатками городов, крепостей и легендарных замков.

— Едут? — спросила Одетта.

Дутр пригнул голову и сквозь ветровое стекло пикапа увидел Владимира: небрежно выставив локоть в окно, тот с отсутствующим видом вел машину.

— Едут.

Теперь они спускались, дорога опять петляла, и Дутр думал только о скорости и тормозах. Изредка мелькала мысль: «Ну и трясет ее там, должно быть!»

Часы на обочине показывали полдень.

— Сбавь скорость, — попросила Одетта. — Мы поищем, где остановиться. Я больше не могу.

Вдоль дороги здесь росли буки и вязы.

— Останови не доезжая перекрестка, — сказала Одетта.

Две лошади смотрели из-за изгороди, как они подъезжают. Они пугливо попятились, остановились чуть поодаль, и одна из них положила голову на шею другой. Небо было волшебно голубым. В траве виднелись шляпки грибов, Дутр сорвал один, увидел, что мякоть у него розоватая, влажная, нежная, словно приоткрытые губы. Владимир отодвинул шлагбаум, поставил фургоны и взялся за брезентовое ведро. Неподалеку под деревянным мостком бежал ручеек.

— Накрывай на стол, — крикнула Одетта, — а я пойду помою ноги.

Дутр достал из кармана ключ и подкинул на ладони. Никогда еще так остро и так явственно не томила его чувственность, дробясь на тысячу смутных и все-таки телесных ощущений. Никогда еще он не чувствовал такой настоятельной потребности в телесной близости Греты. Он обошел прицеп и сунул ключ в скважину… Одетта и Владимир спустились под мост. Они вернутся минут через десять. Десять минут, чтобы насладиться Гретой. Он вздохнул и открыл дверь.