Буало-Нарсежак. Том 3. Та, которой не стало. Волчицы. Куклы. - [13]

Равинель на секунду зажмурился. Дурные мысли порой притягивают беду. Впереди замаячил красный огонек. Это грузовик, исторгающий густой мазутный дым. Он катит посреди дороги, оставляя слева чересчур узкую для обгона полосу, в которую приходится буквально протискиваться. Перестроившись затем вправо, Равинель чувствует, что оказался прямо в фокусе фар грузовика. Из своей высокой кабины шоферу, должно быть, видна внутренность его пикапа. Равинель прибавляет газу, и двигатель сразу же начинает слегка захлебываться. Наверняка засорился жиклер. Люсьена ни о чем не подозревает. Она спокойно дремлет. Она совершенно бесчувственна к тому, что так волнует Равинеля. Странно, но она совсем не похожа на женщину. Даже в минуты близости… Как получилось, что она стала его любовницей? Кто из них выбрал другого? Ведь поначалу она его даже не замечала. Ее интересовала только Мирей… С ней она обращалась не как с пациенткой, а как с близкой подругой. Они однолетки. Быть может, она поняла, что их брак непрочен? Или поддалась какому-то случайному порыву? Уж ему-то известно, что он вовсе не красавец. И далеко не мыслитель. Любовник он весьма посредственный. Сам бы он никогда не осмелился коснуться Люсьены. Люсьена… Она принадлежит к другому миру изысканному, утонченному, интеллектуальному. К тому самому миру, на который его отец, преподаватель лицея, взирал лишь издали как на что-то недоступное. В первые недели Равинель считал это просто очередным капризом избалованной женщины. Довольно странный каприз! Скоротечные объятия на кушетке подле стола, на котором лежат накрытые марлей стерильные инструменты. Бывало, сразу после этого она мерила ему давление — опасалась за его сердце. Но действительно ли опасалась? Да нет, вряд ли. Даже в этом он не уверен. Хотя обычно она окружала его заботой и, казалось, вполне искренне беспокоилась за его здоровье, иногда ей случалось небрежно отмахиваться от него с улыбкой: «Ох! Дорогой, не бери в голову, это сущие пустяки». Эта неопределенность окончательно сбивала его с толку. Скорее всего… Так, внимание! Впереди сложный перекресток… Скорее всего, с самого первого дня она строила далеко идущие планы. Ей требовался сообщник. С самого начала, с самого первого взгляда они стали сообщниками… И любовь здесь ни при чем — если, конечно, понимать ее в общепринятом смысле!.. Их связывает не выбор сердца, а что-то другое, более потаенное, более смутное. Может быть, это деньги так притягивают Люсьену? Вернее, власть, могущество, право повелевать людьми, которое они дают. А ей необходимо повелевать! Потому-то он так быстро и подчинился. Но это еще не все. В Люсьене чувствуется какое-то неясное беспокойство. Оно не так уж заметно, но тут уж он не ошибается. Это беспокойство человека, находящегося в двусмысленном положении, человека не вполне нормального… Потому-то они и сошлись. Он сам ведь тоже не вполне нормален — с точки зрения, скажем, Ларминжа. Да, он живет среди других людей и на первый взгляд ничем из них не выделяется. Его даже считают весьма способным коммивояжером, но это всего лишь видимость… Проклятый подъем! Черт возьми, движок почти совсем не тянет. Так о чем это я? Ах да! Я живу на отшибе, как беглец, стремящийся вернуться в свою страну! И она тоже ищет чего-то, страдает, ей чего-то не хватает. Иногда она цепляется за меня, как бы ища утешения от обуревающего ее страха. А иногда смотрит на меня, как бы силясь понять: кто же это перед ней? Сможем ли мы когда-нибудь жить вместе? Да и хочу ли я жить с ней?

Резкое торможение. Две слепящие фары. Какая-то машина вихрем проносится мимо. И снова дорога свободна. По бокам — деревья, окрашенные белой краской до высоты человеческого роста, посреди асфальта — желтая разделительная полоса. Время от времени попадается опавший мертвый лист — издали, в свете фар, его можно принять за камень или выбоину в асфальте. Равинеля одолевает круговращение одних и тех же мыслей. Он забывает о мертвой Мирей. Забывает о Люсьене. Левая нога у него затекла, очень хочется курить. В этой закрытой машине он чувствует себя в безопасности, как это бывало раньше, в далеком детстве, когда он шел в школу в застегнутом на все пуговицы пальто с надвинутым на глаза капюшоном: он видел всех, а его — никто. Тогда он воображал себя парусником и сам себе отдавал команды на совершение сложных маневров: «Поднять брамсель! Подтянуть паруса!» Он наклонялся, подстраивался под ветер, позволяя тому нести его к бакалейной лавке, где ему было поручено купить литровую бутылку вина. В то время ему ужасно хотелось вырваться из этого мира взрослых, которые только и знают, что проповедуют строгие моральные правила, и оказаться где-нибудь в совершенно ином месте.

Люсьена кладет ногу на ногу, натягивает на колени полы пальто. Равинель с трудом возвращается к осознанию того, что они везут в машине труп.

— Через Тур мы доехали бы быстрее, — замечает Люсьена, не поворачивая головы.

Не отрывая глаз от дороги, Равинель раздраженно отвечает:

— За Анжером идет ремонт дороги. И потом, не все ли равно?

Если бы она возразила, он без колебаний ввязался бы в спор. Но Люсьена довольствуется тем, что достает из бардачка атлас и начинает изучать его, склонясь к освещенной приборной доске. Этот жест тоже раздражает Равинеля. Атлас — это уж его дело! Он же не лазит в ящики ее комода! А ведь и правда, он ни разу не бывал в квартире Люсьены! Оба они слишком заняты. У них остается время лишь на то, чтобы пообедать в первом попавшемся ресторане или мимолетно встретиться в ее больнице, куда он приходит якобы на консультации. Чаще всего Люсьена сама приходит в домик на пристани. Там они и составили свой план. Что он знает о Люсьене? О ее прошлом? Она не любит об этом распространяться. Лишь однажды сказала, что ее отец был судьей в Эксе. Умер во время войны, не вынеся лишений. О матери же она вообще не упомянула ни слова, несмотря на все его намеки. Только хмурит брови, и все. Из этого легко заключить, что с матерью она не видится. Вероятно, какая-нибудь семейная распря. Во всяком случае, Люсьена никогда туда не ездит, хотя и любит те края. Но обосноваться предпочитает в Антибе. У нее нет ни братьев, ни сестер. В ее кабинете стоит или, вернее, стояла — небольшая фотография, на которой изображена красивая белокурая девушка скандинавского типа. Позднее, после женитьбы, Равинель расспросит ее обо всем. Он вдруг ухмыльнулся: никак не представлял себя в роли мужа Люсьены. Это странно звучит, но он и Люсьена — типичные холостяки. И привычки у них холостяцкие. К своим привычкам он давно приспособился. Они даже нравятся ему. Зато привычки Люсьены он не переносит. Например, ее духи: терпкий запах не то цветка, не то животного. Он ненавидит ее кольцо, которое она имеет обыкновение крутить на пальце при разговоре: массивный перстень, который был бы намного уместнее на пальце банкира или бизнесмена. Он ненавидит ее манеру есть: она громко жует и любит, чтобы мясо было с кровью. В ее жестах и выражениях иногда проскальзывает вульгарность. Но она следит за собой. Она получила хорошее воспитание. Тем не менее иногда она хохочет во все горло или рассматривает людей в упор, с какой-то настойчивостью, граничащей с наглостью. У нее широкие запястья, толстые икры и совсем маленькая грудь. Это его несколько коробит. А оставшись одна, она курит маленькие, черные и очень вонючие сигары. Эту привычку она, кажется, приобрела в Испании. А что она делала в Испании? Вот у Мирей в прошлом не было никаких тайн.