Буало-Нарсежак. Том 3. Та, которой не стало. Волчицы. Куклы. - [12]

— Ну как? — шепотом спрашивает Равинель.

Люсьена сняла пальто, засучила рукава.

— Ну как? — повторяет Равинель свой вопрос.

— А чего ты ожидал? После двух-то суток в воде…

Странная магия слов! Равинель вдруг ощутил пронзительный холод. Тот холод, который должна была ощущать Мирей. Ему хочется посмотреть на нее. Он наклоняется над ванной, голова его кружится. Он видит юбку, облепившую ноги, сложенные на груди руки, пальцы, сжимающие горло…

Вскрикнув, он отшатывается от ванны. Он увидел лицо Мирей, ее волосы, потемневшие от воды и прилипшие ко лбу, закрывшие глаза, словно какие-то водоросли. Он увидел также оскаленные зубы, застывший в какой-то странной гримасе рот…

— Давай-ка помоги мне, — говорит Люсьена.

Он опирается о раковину. Его безудержно рвет.

— Подожди… немного.

Все это ужасно! Но тем не менее он должен признаться, что ожидал еще худшего. Впрочем, те утопленники, которых он видел, провели в воде долгое время, плывя по течению вдоль черных коряжистых берегов. А здесь…

Он выпрямляется, снимает пальто, пиджак.

— Возьми ее за ноги, — приказывает Люсьена.

Ему неудобно, и это затрудняет задачу. Журчат стекающие струйки. О! Какие же у нее ледяные, окаменевшие ноги! Тело Мирей тяжело переваливается через край ванны. Они укладывают его на брезент. Люсьена прикрывает труп, потом закатывает его в брезент как какую-то вещь. Теперь у их ног лежит лишь большой сверток блестящего брезента, из которого сочится вода. Чтобы нести его, достаточно закрутить два конца. Так они и делают и уходят, унося свою ношу с собой.

— Тебе следовало бы открыть заднюю дверь машины, — замечает Люсьена.

Равинель открывает заднюю дверь пикапа, залезает в машину и тянет на себя тюк, который умещается в машине только по диагонали.

— Надо бы его привязать, — говорит Равинель.

И сразу же начинает злиться на самого себя. Да, он настоящий коммивояжер! Уже не муж! Интересно, поняла ли это Люсьена?

— У нас нет времени. Сойдет и так.

Равинель выходит из машины, потирая поясницу. Ну вот! Все кончено. Да, не следовало бы ему так нервничать. Сил у него осталось только на то, чтобы делать какие-то бесполезные движения: сжимать и разжимать пальцы, потирать затылок, чесаться, сморкаться…

— Подожди! — говорит Люсьена. — Нужно навести хоть какой-то порядок.

— Не надо!

Только не это! Он ужасно боялся остаться один в этом тускло освещенном гараже. Они поднялись вместе. Люсьена прибрала в столовой, вылила в раковину содержимое графина, вытерла его. Вытерла воду, выплеснувшуюся из ванны на кафельный пол. Потом оделась. Он почистил щеткой свой пиджак, накрыл постель. Вот, теперь все в порядке. Последний придирчивый взгляд… Равинель уже держит свою шляпу. Люсьена в перчатках… Она берет сумку и пальто Мирей. Ну вот и все! Она оборачивается:

— Ты доволен, дорогой?.. Тогда поцелуй меня.

Ни за что! Только не здесь! Неужели у Люсьены совсем нет сердца? Временами возникает впечатление, что он ее совсем не понимает, она кажется ему совершенно лишенной чувств. Он выталкивает ее в коридор, запирает дверь. Потом спускается в гараж, оглядывает машину, проверяет давление в шинах, тыкая в них носком ботинка. Люсьена уже уселась. Он выводит пикап из гаража, быстро запирает двери. А что это за автомобиль сзади? Не хватало только еще какого-нибудь любопытного…

Страх возвращается. Равинель хлопает дверцей, включает скорость. Он едет в направлении вокзала, выбирая плохо освещенные улицы, и, наконец, выезжает на улицу Генерала Буа. Пикап подпрыгивает на булыжной мостовой, обгоняет лязгающие на рельсах трамваи со смутными силуэтами, виднеющимися за их запотевшими окнами.

— Куда ты так несешься? — раздраженно говорит Люсьена.

Но Равинель спешит выбраться из этого города, оказаться на темных загородных дорогах. Они проносятся мимо красно-белых бензоколонок… мимо домов рабочих окраин… мимо заводских стен… Вдруг в конце улицы опускается шлагбаум и начинают мигать красные огни. Равинеля охватывает нестерпимый страх. Он останавливается позади грузовика и выключает все огни.

— Оставь хоть подфарники!

Да она просто каменная, эта женщина! Проходит товарный поезд, влекомый старым паровозом, из трубы которого летят искры. Наконец грузовик трогается. Дорога свободна. Если бы Равинель не позабыл давным-давно все молитвы, он непременно помолился бы.

IV

Равинель часто ездит ночью. Это ему нравится. Ты один. На полном ходу врезаешься в темноту, вспарываемую светом фар. Не нужно притормаживать, когда проезжаешь деревни. Фары причудливо освещают ленту дороги, которая походит на подернутый рябью канал. Возникает впечатление, что мчишься на моторной лодке. И вдруг проваливаешься вниз, как на американских горках. Мимо с головокружительной быстротой проносятся белые столбики, обозначающие повороты, — они сверкают катафотами, как бриллиантами. Ты рулишь, как бы управляя всей этой завораживающей феерией; становишься волшебником, который, касаясь своей магической палочкой чего-то бесформенного за расплывчатым горизонтом, высекает снопы искр, зажигает гирлянды огней, россыпи звезд, целые солнца. Ты отдаешься мечтам, как бы покидая свое тело. Представляешь себя неприкаянной душой, блуждающей в этом уснувшем мире. Улицы, луга, церкви, железнодорожные станции беззвучно проносятся мимо и исчезают в темноте. А может, их и не было вовсе? Ты — властелин вещей! Стоит прижать акселератор, и уже не видно ничего, кроме волнообразных горизонтальных линий, которые со свистом проносятся за стеклами автомобиля, как стенки туннеля. А если приподнять с педали затекшую от напряжения ногу, декорации тут же меняются, хотя и остаются какими-то нереальными. Перед глазами бежит вереница картин; отдельные отпечатываются на сетчатке подобно листьям, прилипающим к радиатору и ветровому стеклу мчащегося автомобиля: колодец, телега, будка железнодорожного обходчика, сверкающие флаконы в витрине аптеки… Равинелю нравится ночь. Он уже проехал Анжер, и в зеркале заднего вида видно лишь созвездие огней, медленным вращательным движением уходящее вбок, прочь из зеркала. Дорога пустынна. Люсьена сидит молча, засунув руки в рукава, как в муфту, и уткнув подбородок в воротник пальто. После Нанта Равинель сбавил скорость и плавно входит в повороты. Он не хочет, чтобы толчки беспокоили тело, лежащее сзади. Ему не надо даже смотреть на спидометр. Он знает, что держит в среднем пятьдесят километров в час. Так что в Ангьене они окажутся до восхода солнца, как и было задумано. Если, конечно, ничего не случится… Только что, когда они проезжали Анжер, мотор вдруг зачихал. Нажим на стартер — и снова все в порядке. Но какой идиот! Не позаботился прочистить карбюратор. Не хватало только застрять на дороге в такую ночь! Ладно, спокойней. Нужно следить за двигателем. Сейчас они как летчики, пересекающие Атлантический океан. Авария для них означает…