Буало-Нарсежак. Том 2. Из страны мертвых. Инженер слишком любил цифры. Дурной глаз - [3]

— Я по-прежнему не вижу связи с твоей женой, — заметил Флавьер.

— Связь? — переспросил Жевинь с унынием. — Сейчас увидишь… После смерти родителей Мадлен, естественно, унаследовала немало драгоценностей и всяких безделушек, которые перешли к ней еще от прабабки; среди них есть янтарное ожерелье… Так вот, она беспрестанно его разглядывает, трогает… с этакой — как бы сказать? — тоской по утраченному, что ли. К примеру, в доме есть автопортрет Полины Лажерлак — она, как и Мадлен, рисовала! И Мадлен, как завороженная, часами созерцает этот портрет. Больше того: недавно я увидел, как она ставила его на трюмо. Она надела на шею ожерелье и пыталась сделать себе точно такую же прическу, как и у ее прабабки на портрете… Кстати, — заметно помрачнев, закончил Жевинь, — она до сих пор причесывается именно так: тяжелый узел на затылке.

— Она похожа на Полину?

— Может быть, но очень отдаленно.

— Еще раз спрашиваю: чего именно ты опасаешься?

Жевинь вздохнул, взял свою недокуренную сигару и принялся сосредоточенно ее разглядывать.

— У меня не хватает духу признаться тебе во всех своих сумасбродных мыслях… Наверняка я знаю одно: Мадлен уже не та. Далеко не та! Иной раз мне случается думать, что женщина, живущая подле меня, — вовсе не Мадлен.

Флавьер поднялся и принужденно рассмеялся:

— Но позволь! А кто же она, по-твоему?.. Полина Лажерлак? Ты, видно, совсем спятил, бедняга Поль… Что тебе налить? Портвейн, чинзано, «Кап Корс»?

— Портвейн.

Когда Флавьер направился в гостиную за подносом и бокалами, Жевинь окликнул:

— Я так и не спросил: ты женат?

— Нет, — донесся глухой голос Флавьера. — И не имею никакого желания жениться.

— Я слышал, ты оставил службу в полиции, — продолжал Жевинь.

Ответа не последовало.

— Тебе помочь?

Жевинь оторвался от кресла и подошел к открытой двери. Флавьер откупоривал бутылку. Жевинь оперся плечом о косяк.

— А у тебя мило… Слушай, ты уж прости меня, что я забиваю тебе голову своими заботами. Я чертовски рад, что вновь встретился с тобой. Мне надо было хоть позвонить тебе по телефону, предупредить, что приду, но я так увяз в делах…

Флавьер выпрямился, не спеша свинтил пробку со штопора. Трудный момент миновал.

— Ты говорил что-то о судостроении? — спросил он, наполняя бокалы.

— Да. Мы собираем корпуса катеров. Очень крупный заказ. Похоже, в министерстве предвидят нешуточную заваруху.

— Господи! Придется же когда-нибудь кончать с этой «странной войной»! Ведь уже май на носу… Твое здоровье, Поль.

— Твое здоровье, Роже.

Они выпили, глядя друг другу в глаза. Стоя Жевинь выглядел почти квадратным. Он был у самого окна, и в ярком свете четко вырисовывался его римский лик: мясистые уши, благородный лоб. Однако облик Жевиня был далек от совершенства. Природе хватило капли провансальской крови, чтобы вылепить ему коварный профиль проконсула. К концу войны этот плут огребет миллионы… Флавьер разозлился на себя за эту внезапно пришедшую мысль. А разве сам он не пользуется тем, что многие мобилизованы? Его признали негодным к строевой, ладно. Но ведь это не оправдание. Он поставил бокал на поднос.

— Чувствую, это дело меня затянет… У твоей жены никого нет на фронте?

— Какие-то дальние кузены, с которыми мы никогда не видимся. В общем, из близких — никого.

— Как ты с ней познакомился?

— О, это довольно романтическая история.

Жевинь внимательно разглядывал бокал, вертя его в пальцах: он подбирал слова. Вечная его боязнь показаться смешным — некогда она его парализовывала, и он нередко проваливал устные экзамены. Наконец он решился.

— Я встретил ее в Риме во время деловой поездки. Мы остановились в одном отеле.

— В каком?

— В «Континентале».

— Что она делала в Риме?

— Изучала живопись. На мой взгляд, она недурно рисует. Но ты сам понимаешь, какой из меня знаток…

— Она занималась, чтобы преподавать, давать уроки?

— Да ты что!.. Для собственного удовольствия. У нее никогда не было необходимости зарабатывать себе на жизнь. Представь себе, в восемнадцать лет у нее уже был собственный автомобиль. Ее отец был крупным промышленником.

Жевинь повернулся на каблуках и направился назад в кабинет. Флавьер отметил его уверенную поступь. Прежде у него была вихляющаяся походка, этакое заикание всем телом. Деньги жены его преобразили.

— Она по-прежнему рисует?

— Нет. Постепенно забросила это занятие… Времени не хватало. Ты же знаешь, парижанки так заняты!

— Гм… но ведь должны же приступы, о которых ты рассказываешь, иметь какую-то реальную причину. Припомни-ка, не послужило ли толчком ко всему этому какое-нибудь происшествие?.. Ссора, например… Или плохое известие… Да ты наверняка и сам думал об этом.

— Черт побери, конечно же думал!.. Но ничего такого не вспомнил. Не забывай, часть недели я провожу в Гавре.

— А эти приступы рассеянности — ну, когда она замыкается в себе — они начались, когда ты был в Гавре?

— Нет, я был здесь. Помнится, приехал я как-то в субботу. Мадлен была по обыкновению весела. Лишь к вечеру она впервые показалась мне странной. Но в тот раз я не придал этому особого значения. Я и сам здорово устал.

— А раньше?

— Раньше?.. На нее иногда находило плохое настроение, но это, конечно, не идет ни в какое сравнение с тем, что стало твориться с ней в последнее время.