Буало-Нарсежак. Том 2. Из страны мертвых. Инженер слишком любил цифры. Дурной глаз - [126]

В дверь постучали. Он открыл глаза и увидел Клементину с подносом в руках.

— Разумеется, ты ко мне потом приедешь, — сказал он ей как-то вечером. — Сначала я разведаю, как там и что.

— Куда я, старая, гожусь.

— Ничего, я все устрою: поселимся в маленьком коттедже… Увидишь, как будет здорово! Кругом автоматика. И уставать не от чего. А кухня! Нажал на кнопку — и все готово.

Он описал Клементине, как она полетит в Америку, каким будет путешествие, рассказал обо всем, что они там увидят, но старушка еле слышно повторяла надтреснутым голосом:

— Ты шутишь, мой мальчик.

Прислали заграничный паспорт — Реми готов был разорвать его. Ну не глупость ли — покинуть родной дом. Ведь там, в Америке, никто не будет любить его. Там в нем увидят неумелого и навязчивого чужака. Наконец, сумеет ли он язык выучить? Его мучили сомнения. Он беспрестанно курил — даже пальцы пожелтели — и ненавидел себя за малодушие. Отца он больше не винил. Он упрекал во всем себя. Он — никчемное, несчастное создание, и там, в Америке, цепочка его бед потянется дальше… Он выходил из дома, бродил по улицам, пропускал рюмку спиртного в первом попавшемся кафе и возвращался домой как можно позднее, избегая встречи с Раймондой. Никто его не корил, даже Клементина. Вобрэ редко бывал дома, они почти не виделись и ограничивались скупыми «здравствуй» и «пока». Когда уныние Реми схлынуло, могучие волны надежды снова подбросили его вверх, и его обуяла жажда расточительства. Он покупал дорожные костюмы и галстуки; перетряхнул чемоданы, вновь ощущая лихорадочную отвагу, которая наполнила его опьяняющим чувством свободы и избытка сил. Почтальон приносил конверты с трехцветной каймой и наклейкой «авиапочта».

День отъезда был назначен уже даже без ведома Реми, и он с затаенным ужасом думал о последствиях своего шага, который сделал не столько после взвешенного решения, сколько из прихоти. Из банка прислали доллары. Транспортное агентство забронировало ему место на трансатлантическом лайнере. Дни шли, а он все раздумывал среди разбросанного всюду багажа. Клементина почти все время молчала. Вид у нее был жалкий, она вся высохла; Реми хотелось обнять ее и сказать: «Я остаюсь». Но отступать было поздно. Жизнь подталкивала его вперед. Через пять дней… Через четыре… Он был охвачен страхом, словно животное, которое гонят на бойню, и в то же время, ощущая пустоту внутри, отчаянно отдался во власть судьбы. Через три дня… Послезавтра… Погода стояла пасмурная. Опадали последние листья. Реми посматривал на небо. Через неделю он будет на другой стороне земного шара. И тогда ему придется начинать взрослую жизнь, действовать самому. И никого не будет рядом, чтобы помочь. Хочет ли он этого? Нет, не хочет… Да и не справится… Он вдруг стал задыхаться, словно ему не хватало воздуха. В приступе ярости он застегнул все чемоданы. Мамин портрет спрятан между пиджаками. Все готово… Итак, завтра!..

Последний день он провел у себя, по-прежнему раздираемый между «да» и «нет». Можно, в крайнем случае, «опоздать» на самолет, но это ничего не решает: он волен перенести отъезд. Ведь он уезжает по собственному желанию. «По собственному желанию, по моему», — твердил себе Реми, но нервы его были натянуты до предела: он даже остановил каминные часы, которые совершенно измучили его своим размеренным тиканьем. Ближе к вечеру он растянулся во весь рост на кровати, уткнувшись лицом в подушку, и замер. Последние часы, разделявшие его прошлое и будущее, прошли в каком-то тумане. И, вдруг почувствовав, что момент настал, он сказал себе вполголоса:

— Пора.

Отец ждал Реми в столовой; лицо у него стало землистого цвета, как после долгой болезни.

— Хочешь, провожу тебя до Орли? — спросил он.

— Нет… Поедет только Клементина, я ей обещал.

— Держи нас в курсе дел.

— Ну разумеется!

Воцарившееся молчание ледяным потоком разделило их: отныне отец и сын оказались на разных берегах. Реми залпом выпил свой кофе.

— А где Раймонда? — спросил он.

— Сейчас придет.

И она действительно пришла. Глаза у нее были красные.

— До свидания! — протянул ей руку Реми. — Спасибо… за все.

Раймонда опустила голову. Она была не в силах говорить. Адриен вынес к машине вещи и теперь укладывал в багажник.

— Реми… — пробормотал Вобрэ. — Мне бы не хотелось, чтобы у тебя остались чересчур мрачные воспоминания…

— Ну что ты, папа… Я был здесь вполне счастлив.

— Жизнь — штука не простая, — вздохнул Вобрэ.

Оба замолчали, затем Вобрэ взглянул на часы.

— Ну что ж, — сказал он. — Пора… Клементина ждет в машине. Удачи тебе, Реми.

Отец и сын обнялись и расцеловались. Раймонда теребила и комкала носовой платок.

— Погода тебе на руку, — добавил Вобрэ. — Метеосводка хорошая.

Они вместе пересекли холл, прошли по оранжереи до самой машины. Вобрэ открыл дверцу, и Реми проскользнул на сидение рядом с Клементиной. Ему казалось, будто это сон, будто он движется в каком-то тумане. «Хочкис» выехал на улицу… и вот уже позади остался и дом, и темное окно комнаты, в которой он столько лет жил как растение… Реми нащупал руку Клементины.

— Ну-ну, мальчик мой, — прошептала старушка. — Полно!

Но он никак не мог собраться с духом, овладеть собой. И не по своей вине: он слишком долго пробыл в одиночестве, отрезанный от мира… И не Америки он теперь страшился, нет. Скорее, самолета… Ведь он не знал толком, как там, внутри, все устроено и что нужно делать. Как, например, спать — в одежде? Остальные пассажиры, люди бывалые, конечно, сразу заметят, какой он нескладный. А вдруг при взлете ему станет плохо? «Хоть бы мне умереть, — подумал Реми. — Прямо сразу. В один миг!» И почти тут же стал думать о другом, испугавшись, что мольба его будет услышана. Он с неистовой силой снова захотел жить. Как все это чертовски сложно. Клементина держала его руку, и оттого к нему постепенно вернулись спокойствие и смелость.