Буало-Нарсежак. Том 2. Из страны мертвых. Инженер слишком любил цифры. Дурной глаз - [125]

— Позвольте, но вам-то что?

Старуха покачала головой. Вобрэ понял: экономка приняла какое-то решение раз и навсегда, ее ничем не запугать. Тогда он уже мягче спросил:

— Что произошло?.. Объясните толком.

Старуха подошла поближе и вцепилась в край стола, словно боялась упасть.

— Мальчику нельзя идти к другому врачу, — проговорила она. — И вы сами знаете, что такое никак невозможно.

— Но почему?.. А если это единственное средство вылечить его?

Вобрэ недоуменно вглядывался в дряблое старческое лицо, в серые глаза, подернутые дрожащей слезой.

— Не понимаю вас, Клементина.

— Да нет же, понимаете… Мальчику нельзя вспоминать, что он увидел в прачечной в Мен-Алене.

— Что-о?

— Коли он узнает, что его бедная мать вовсе не собиралась наложить на себя руки и что бритву над ней занес другой…

— Замолчите!

У Вобрэ вдруг перехватило дыхание. Он отодвинулся вместе с креслом. Покрывшиеся потом ладони прилипли к подлокотникам. А Клементина продолжала — тихим, надтреснутым голосом:

— Она, бедненькая, тогда еще в уме не повредилась; это уж только потом, когда…

— Ложь.

— Я молчала двенадцать лет. И коли теперь заговорила, то не затем, чтобы просто досадить вам.

Вобрэ поднялся. Как бы ему хотелось закричать, пригрозить старухе, чтобы не слышать этот тихий скрипучий голос, — но он вдруг онемел.

— Вы прекрасно знаете, что я говорю правду. Реми видел все своими глазами… И рассказал мне: он тогда зашелся плачем, а потом потерял сознание… А когда пришел в себя, то ничего не помнил и не мог двигаться.

— Довольно! — крикнул Вобрэ. — Довольно!.. Хватит.

Но Клементина словно не слышала его.

— Реми играл во что-то и забежал в прачечную, чтобы спрятаться. А после, когда бросился наружу, вы его и заметили. С тех пор вы живете в вечном страхе — собственного сына боитесь… Потому-то и ведете себя так.

Вобрэ обошел стол и встал перед старой служанкой.

— Почему же вы, Клементина, остались у меня после всего?

— Ради него… и ради нее тоже. И, как видите, правильно сделала… Вы, конечно, отпустите мальчика — иначе его не спасти.

— Так это вы надоумили его на эту глупость — уехать?

— Нет… Ведь если он уедет, я его больше не увижу.

Служанка отвечала покорно, но с достоинством, и Вобрэ смотрел на нее с изумлением.

— Если он уедет, а я не смогу больше распоряжаться финансами брата, то мои конкуренты… Вы же понятия ни о чем не имеете. Ведь мне тогда придется все распродать и неизвестно чем заниматься.

— Ну не держать же его взаперти…

— Да какое там «взаперти»! — взорвался вдруг Вобрэ.

— И то верно. Ходит он сам — спасибо целителю… Знай вы заранее, что Безбожьен поставит мальчика на ноги, так уж точно поостереглись бы допускать его до Реми.

— Послушайте, Клементина… Не смейте…

— Я уйду отсюда, как только мальчик уедет… но сначала он должен уехать… Там он заживет как все… Он начнет новую жизнь.

Клементина диктовала свои условия все тем же тихим, дрожащим голосом, и Вобрэ сдался. Он присел на краешек кресла, бессильно опустив руки.

— У меня есть оправдание, Клементина.

— Это меня не касается.

— Поверьте, я тоже желаю мальчику добра… Буду откровенен… Я помышлял о самоубийстве… Вот уже двенадцать лет как я сам себе опостылел… Я больше не могу так…

— Если вы умрете, — спокойно заметила Клементина, — мальчик решит, что он вас убил. Раз вы желаете ему добра, то вам никак нельзя…

— Да-да. Понимаю.

— Пусть едет, — продолжала Клементина. — Другого выхода нет.

— А если я соглашусь, вы…

— Дело не во мне.

Вобрэ потер руки, пробежал взглядом по замысловатым узорам на ковре.

— Ладно, — сказал он наконец. — Пусть едет… Я этим займусь. Однако прежде… позвольте сказать вам, что…

Он не находил нужных слов. Ему хотелось объяснить, как так случилось, что в один прекрасный день он поднял на жену руку… потому что она упорно не замечала, что он несчастлив с ней… потому что отняла у него сына… потому что прикидывалась страдалицей и изводила его забавы ради… потому что была препятствием на пути его честолюбивых замыслов… Но теперь все представлялось так смутно; и он так жестоко поплатился! А ведь это только начало…

— Впрочем, нет, ничего, — передумал он. — А теперь оставьте меня. Даю вам слово: он поедет.

В комнате стояли чемоданы из свиной кожи, набитые бельем и верхней одеждой. Дверцы шкафа остались распахнутыми. Из комода выдвинуты все ящики. На столе и на кровати свалены в груду географические карты и рекламные проспекты. Реми прохаживался среди этого хаоса и все заглядывал в расписание авиарейсов, которое выучил наизусть. Он уже жалел, что решил лететь самолетом, — плыть пароходом было бы, наверное, лучше. Иногда он садился на пол по-турецки и курил. Так ли он жаждет уехать? Вокруг будут чужие лица — от этой пугающей мысли на лбу временами выступала испарина. И тогда хотелось распластаться на полу и приковать себя к этой комнате, где он чувствовал себя в полной безопасности. В такие мгновения панического страха он начинал любить и отца, и всех остальных. И следом жизнь, ее соки постепенно просыпались и начинали бродить в руках, в ногах, в уставшей от бесчисленных идей голове. Он разглядывал рекламные открытки авиакомпании «Эр Франс», вытянутые хищные силуэты лайнеров «Констеллейшн» и мысленно переносился за океан: ярко-желтые такси доставляют его из одного роскошного отеля в другой; он жует резинку, улыбается перед фотокамерами репортеров…